Предисловие:

---

Дарье С.

 

 

I

 

Мы просвистели конец света,

гранд-финал маха-кальпы.

Неузнанный, он вовсе не был быстрым, нечаянным и оглушительным.

И поначалу ничем подобным не был он,

лишь в мире как-то тихо, нарочно и медленно смысл иссяк.

Так случился кризис логики, этики,

оборвались причинно-следственные.

 

Бог свалился с небес, а конкретнее – с облака

в районе Хоккайдо, меж гор, в сугроб, на мертвый куст.

Поскольку сын его опоздал к судному часу,

под симфонию счетчика Гейгера-Мюллера

за грехи двух тысяч лет минувших расплатились люди,

в основном – китайцы.

В десятичасовых новостях освещали неявку Христа

и непосредственно апокалипсис.

 

Луна

(тусклая настолько, что обесцвечивает собой «Бьюик»

на долготе смотровой площадки №10,

бывшей некогда Ленинградским шоссе)

без пяти минут в зените.

Внутри авто недобро:

«Крути баранку, черт!»

Это мне,

чье полное имя: Двешестерки Пять Плюсодин/

кто в народе: Лукавый/

наблюдающему, как на 2D грядке зеркала заднего вида растет ядерный гриб.

Его бледный свет дополняет собой нетеплую гамму вещей. Например:

на обочине пыли,

освежителя в форме елочки Little Trees с ароматом Ocean Mist,

моего спутника на пассажирском сидении,

его бабы, что хочет себе кружевное термобелье

(да, эти двое – тоже вещи),

самого салона,

оцинкованной стали дорожного знака, кирпича и иного встречного шлака.

 

Проект тривиализации атомной бомбы

был осуществлен в 1957 году ребятами из The Five Stars.

Общественности песней внушили,

что бомбы этой можно не бояться,

но умереть от нее можно,

впрочем.

Стэнли Кубрик решил, что геноцид в перспективе – повод для шутки,

и в 1964 году закрепил успех соотечественников кинолентой.

Так сатира стала предлогом конца не света, но смысла.

 

За неимением тары, вроде мешка, пакета, таза, рюкзака и проч.,

в багажнике по бахилам цвета прошлого неба

расфасована фармацевтика.

Восемь кило небожьего промысла для приема вовнутрь,

не на продажу.

Да и кому продавать? Позади трупов

помноженный на десять миллион,

и каждый в цветовом решении «салатовый неон»,

а впереди – высоколобые урнинги, Эрмитаж, Эрарта,

засохшая в форме солидной кляксы рвотная масса

на тротуаре улицы Марата, которая скорее исключение,

а не правило,

в отличие от обугленных спичек в морщинах камня,

из которого следуют эти:

оксид железа, пламя, сигарета, а от нее – бычок где-то рядом.

 

Homey Louie go spa, dill!

Да как случилось так?!

Меня Воландом зовет святой дурак:

«ЬЬЬ».

 

II

 

«Я в отсутствие календаря ориентируюсь по органам времени

и день моего рождения отмечаю на два дня правее сердца лета»,

говорю.

Он отвечает:

«Девушке хорошо с большим ртом,

в который целиком

укладывается член,

иначе в ней не угадывается

женщина».

И мы друг друга не слышим (это – как минимум;

как максимум – не слышим сами себя).

 

Тот, кто сидит напротив меня и зовет «чертом»,

ищет предлог замолчать, жуя френч-дог,

но продолжает трещать с набитым ртом, –

Невротик Цыц.

 

Час ночи, антураж АЗС: кафе, минимаркет, аскет

(аз многогрешный), Невротик, за кассой якут,

всепроникающий свет. Горизонт изогнут

аномалией в спираль, и ей –

бабе Цыца – в машине не спится.

 

Слишком складные строки… Звиняйте, отвлекся.

Так вот, здесь, где царит

футуристическая стерильность имени Хоппера,

в прозе мной пишется несколько строк,

в ходе которых скороговоркой связный звучит диалог

наконец, нерифмованный.

 

Перебинтованная эластичным жгутом голова Цыца рассосала шоколадную мякоть драже M&M’s, сплюнула на геометрию стола осиротевший арахис и поджала свои синющие губы.

«Аллергия?»

«Нет, камни в почках. Нельзя арахис, нектар грейпфрутовый. И при онкологии тоже».

«У тебя что, рак?»

«Нет, вроде».

Ложь. У Невротика рак в суперпозиции.

Спрашивает: «Помнишь Монохромную Мышь?»

«Ну так…», говорю, а в самом деле – да, ясно помню я школьную смиренницу на год или два нас младше. Цыц прознал, что та тайно встречалась и спала с учителем музыки, и стал ее шантажировать, вынуждая творить липкие вещи и, скрывая насилие это от своего старшего любовника, вести уже не двойную – тройную жизнь. Будучи Мышью, она всего и могла пищать, взывая к чувствам, каких у Цыца не было. Ее персональный ад продолжался до самого выпускного. Всеобщий только начинается.

«Я был тут с ней недавно. На этой самой заправке. У меня в багажнике был труп. Ну, он и сейчас там, ты видел. Нужна была профессиональная помощь, понимаешь? Я думал, она моя все еще. Я просил ее, потом умолял, а она все стебала меня. Ожирел ты, мол, убийца».

«И что?»

«И ничего! Выросла сукой…»

 

Уж не сочтите за рояль в кустах, но я забыл вам сообщить:

в багажнике под грудой седативных покоятся два тела в полиолефиновых мундирах.

Кассир Миисэ так говорит: «Буду служить вам до гроба».

Посмотрим.

 

III

 

Раздраженный, неопределенный, измученный вонью, ленью, своей личиной, лишним звуком, цингой и избыточной влажностью воздуха, Варфоломей XII соорудил колоссальный лук и, использовав копье в качестве стрелы, свел счеты с жизнью.

В уже пробитой насквозь голове мелькнула искаженная мысль_вербальная: «А стоит ли моя мудачья натура всех тех непрожитых лет?»

Так Варфоломей передумал умирать, и начался его побег к жизни из лап смерти.

Он увенчался провалом минутой позже.

В своем конце, однако, Варфоломей успел помыслить, что, возможно, известный порыв продиктовало застрявшее в мозгу копье, где-то задевшее нерв жизнелюбия, а следовательно – желание это лишено искренности и его неисполнение морально безболезненно. Этот нюанс, я надеюсь, смягчит удар по сердцам тех, кто особенно сопереживал Варфоломею на протяжении моего короткого рассказа.

 

Вот вам схема повествования, включающая экспозицию, завязку, кульминацию, развязку и мораль неоднозначную.

Запомнили?

Читайте:

человек напружиненный шагает по улочке Петербурга,

затем по набережной,

и в этом нет ничего занятного,

но стоит загустить радиационный фон,

и тот же час его история меняет тон.

 

Писатель – он как вор, проститутка, головорез, а

ровно – если не икра, малек в углу социального дна.

Надломленный, из смирения, воды и песка изготовить он просит женщину

шпаклевку на свою трещину

в душе.

А поэт – точно сплав междометий,

немногословный.

 

Последний так считает: «Когда тебе будто бы есть, что словами заявить во всеуслышание с грохотом, прощупай прежде эту мысль шепотом».

 

IV

 

Астматик Тит берет alto

в состоянии бардо

и в пальто на молнии.

 

С надеждой слышу, с придыханьем, с ожиданьем чуда:

«Живешь по дзэну? Честно? Клянись Буддой!»

 

А на лице его бессменный, как выяснится позже, головной убор –

противогаз, изготовленный кустарно. Особенность конструкции:

хобот, связующий клапан и кислородный баллон,

шлангом дефектным (весь в дырах) продлен.

 

Отмотаем назад.

 

Нервокосилка (от др.-греч. νεῦρον – «нерв») – постапокалиптическая болезнь межушного узла, что меня пристигла. Страсть!

Лицо диктатора стоит перед глазами. Такая вот напасть!

Чтоб одолеть недуг,

в ближайшем населенном пункте я наблюдаю сцену:

мутировав, сорока гоняет котов и галок,

в канавке тело пропоицы – труп,

а меж домов слоняются, дичая, лошади и кони,

на облученном языке – ниединороги.

Внезапно дуче сводит брови…

О, отпусти меня, мимика Муссолини!

Мне б еще покуковать в печали!

Покинь мою сетчатку!

Was paid ill Chris-T!

 

«Стоять! Ты кто такой?»

«Я? Капитан-с-Усами. Рады встрече?»

«Капитан Сусами? Азиат? Да что ты мелешь?»

Так поздоровался со мной Астматик Тит.

 

И тут же биографию свою мне раструбил чудила.

Чтоб знали, он – уроженец секты,

во чреве перепутанный с миомой.

Над лоном,

из которого на свет явился он,

на животе его мамани вытатуировано было:

«Оставь надежду, всяк сюда входящий».

И это символично. А роды принимал шаман,

не знавший анатомии.

 

Ирония вот: фанатики эти прорыли туннели,

построили бункер. Над ними смеялись,

пока они атомной бомбы боялись,

дрожали и прятались глубже.

Теперь они вылезли. «Сидели не зря»,

сказали. «Выжили».

Не слышно даже эха

того былого смеха

на выжженной земле.

 

Заслышав,

растрогавшись,

взвыла в канаве

ожившая пьянь:

«Нередко случается

нелепая дрянь!»

 

Заморосил высокооктановый дождик.

 

Я понял, жить зачем.

Собрал в слова.

Озвучил:

«Пойдем умрем

в место получше

этого».

 

V

 

По понедельникам я – сердце бублика.

 

Кончившись, война умирает,

как и ее участники,

но не физически, а идеологически,

после чего ветер разносит по континентам миазмы пустоты,

испускаемые ее незримой вздутой тушей.

 

По вторникам я – коллапс легкого в груди Хрисиппа.

 

Почтовый кетцалькоатль донес мне весть:

на полуострове Осима женщина по имени Канако нашла Бога.

Он повесился на сакуре.

Что ж, ничего удивительного.

Суицид – популярнейший досуг в Японии.

Что любопытней:

божьи губы, нос и глаза склевали птицы.

 

По средам я – клавиша Delete на рояле.

 

Бутерброд горизонта…

Как по-дурному звучит, но как точно!

Смотрите:

волокна буженины тысячей сосен меж двух бледных ломтей,

сверху – пасмурного неба,

снизу – заснеженного полесья.

Напоминает мне о герпесе на губе девчонки,

реабилитационно-оздоровительного центра пациентки,

где я застрял по малолетке.

Достойный был ребенок – сущая холера –

коль принял эстафету я у дяди Люцифера,

как вырос.

 

По четвергам я – вождь краснокожих авокадо.

 

Вчерашний день слыл неприкасаемым,

чем восхищал, но теперь сущи средства

фальсификаций и совращения

прошлого.

Назревал страшный мир,

в котором так много хитрой техники

и так мало от пророчеств Оруэлла,

но не случился,

как не случилось второго пришествия

и ничего хорошего.

Он мне приснился.

Сероводородная эпоха. Чистый воздух субсидируется владельцами заповедных зон и денег стоит. Дармового не осталось. Мы его растлили лаком и серой. Спасибо в первую очередь всякому, кто использовал спичку в качестве ароматизатора, уже потом – корпорациям.

 

По пятницам я – протекшая шариковая ручка Parker Ruby Red.

 

Меня поймите, в этом месте обреченном

все делятся на смирившихся и идиотов.

Я задружил с одним придурком – Иноцветным Ажей.

На облученном – иноцветный, по-русски «негр» скажут.

Он невменяем, хочет жить

и процветать, и не тужить,

никак не дьяволу служить.

 

И в гороскопе пишут: «Зря ты повязался с этим Ажей.

Его примат благоразумней даже.

Буквально». Так оно и есть: он – угольный повеса.

А тут еще в широкую реку поблизости – Ламу – средь ночи упала

спасательная капсула из открытого космоса.

Ее пассажир – Сунь Укун, экс-царь обезьян.

Он вырождения дни переждал высоко, на орбите земли.

Его увидел, в голове:

«Имею на руках запретный плод банана».

Дай, думаю, поискушаю обезьяна.

 

По субботам я – Двешестерки Пять Плюсодин.

 

Странное дело, скажите? Бредовник?

Окститесь, вы всему виновник!

И множечко скучны.

 

В чем заключается философия абсурда бытовая,

о чем не написал Камю,

а лишь намекнул, лукавя,

в эссе о Сизифе – в том цимес весь.

А намекнул он, что избегать абсурда нет нужды,

а наслаждаться им –

есть.

 

Ад вылез на Земле,

переевшей сладких мифов.

Уютно зажилось здесь мне,

безбожно, лихо.

 

По воскресеньям я – shutdown /r

 

VI

 

«И вновь наедине с собой», вздыхаю,

не посчитав кассира.

Гадаете, вестимо: «Куда же подевался люд и нелюд из анти́стихов, что выше?

Что стало под конец с Астматиком, мартышкой, Ажей, Цыцом и его девицей?»

Все просто: их я съел во избежание умора.

Гастрономический эпилог отселе и до упора.

 

Рецепты по порядку:

 

Цыца потрошил, приправлял сметаной, сыром Gorau Glas и, разумеется, грибами

псилоцибе. Начиненным фаршем из его мазели с перцем халапеньо, запекал

и подавал горячим.

Тут просто, без изысков, да и не помню уж деталей.

 

Астматика завялил за прилавком

кусками, их придавив столом,

стеная, через день сливая его телесный сок.

Ох, вялил бы и вялил, да вышла соль. В дальнейшем:

соус на горчице, лук, оливка, бергамот,

петрушка, голень пряная

– салата полон рот.

 

С багетом паштет из Ажи – тот единственный вид,

в котором Иноцветного переварил

я,

но не смогла мясорубка.

Скорбим.

 

Тонет-тонет в маринаде Сунь Укун.

Он бессмертен. К тому идет, что несъедобен,

волен издыхать без счету.

 

Травоеду мясоед – царь.

Автомобилисту каннибал – смерть.

Бензина в колонке нет, но за колонкой есть я –

голодный человек, чья стратегия выживания:

есть человечину и тосковать по красоте,

омывая кровью машин кости людей.

Людей тех самых,

употребленных,

злых и добрых,

всех.

 

Я не кривлю душой, мне нечего корежить.

Вы знайте,

что рано или поздно в позу мою встанете.

Наступит вправду конец света, и вы оголодаете.

Сечете? В домочадцах прока нет,

когда отсутствует обед.

Из женки вашей (надеюсь, дама не субтильная)

похлебка выйдет калорийная.

Меня услышьте.

 

Миисэ был повышен с кассира до оруженосца,

а еще шеф-повара, мифографа, паяца.

Мы вместе. Ты не страшись морозца,

мой маленький якутский Санчо Панса.

 

Иной раз остановлю часы, будто и есть они время.

Иной – пищу свою сухо встречу приветом.

Все произойдет по старой схеме

и закончится клозетом.

 

Да, имею право кушать только нечестивцев,

но, как говорят, никто не без греха,

и слава Будде!

Слава Ом!

Ave Atom!

Ave Bomb!