Автор:
Иллюстрация: Никита Моргунов
11.04.2016
Влюбленные
в информацию погибнут первыми
Влюбленные в информацию погибнут первыми
Влюбленные в информацию погибнут первыми
Влюбленные в информацию погибнут первыми
Влюбленные в информацию погибнут первыми

Текстовое, числовое, графическое, видео-, невербальное, фотографическое, звуковое – твоё необъятное поле информации, в котором ты один, воин. Ты видишь, слышишь, вдыхаешь, ощущаешь её. Ты носишь её как вирус и как почетный орден.  Вчера еще ты не докопался до тяжелых фактов и грязных подробностей и жил спокойно. Меньше знаешь —  крепче спишь. Следовательно, теперь тебя ждет бессонница. Руководствуясь жаждой узнать больше,  ты превращаешь свою жизнь в гонку за информацией: из книг, пабликов, микроблогов и влогов. Артикулируешь слово, как Гумберт Гумберт имя Лолита, и чувствуешь: «ин-формация». То есть внутренняя формация, и такая трактовка почти не противится этимологии: от латинского —  «придавать форму».

Фото: Никита Моргунов

Ким Кардашьян сделала полуобнаженное селфи. Военные действия в Сирии – седьмой погибший. О, перевели Хантера Томпсона. Сняли, как Pharaoh читает трек для известного издания. Смотрите, те самые скоро выпустят новый альбом. Вытащи наушник: в магазине по левую сторону от тебя продают со скидкой новую модель смартфона —  об этом кричит радиоприемник. В ленте Твиттера очередная драма —  нужен твой реплай. Гнаться за очередным сообщением, формировать ленту, регистрироваться, комментировать, выстраивать виртуальный образ —  единственный способ в борьбе с этим многоголосым мутантом. Мираж упорядочивания. Парадоксально, информация дает иллюзию осведомленности, то есть защищенности: сидя в городской башне, на которой слышно всё, ты бы будто властен, но наг — буквально, король-то голый. Избыток информации —  преступник против морали и чести, раздевающий тебя быстрее всякого маньяка. Грани между формами представления информации стираются: печатные СМИ становятся потешками-спецпроектами, ТВ наконец-то мертво, и его призрак бродит только в воспаленных мозгах провинциальных телеканалов. Веб пожирает не только букву, но и плоть —  и это прекрасно, это величайший из даров. Мимоходом заметим: именно поэтому торжествует рэп как музыкальный жанр —  в нем текст первичен, слова больше, что само по себе ключ к многоконтекстуальности и наслоению смыслов, если, конечно, говорить о качественных примерах. Но главная суть в том, что стоит выключить это полифоническое эхо —  тишина вползет в твоё нутро, как фригидный монстр, который тешится только одним грехом —  чревоугодием, выедая тебя изнутри, оставив время и пространство для чистого, концентрированного самоанализа. Ты питаешь его тем, что узнаешь, тем, что обдумываешь. Информационное пространство само по себе противно монстру самоанализа из-за неестественности и порнографичности —  оно стремится к суррогату удовольствия, проецируемому вовне, для других.

Вспомним Жана Бодрийяра и Славоя Жижека, которые писали, что порнография — кинематографический жанр, регистрирующий всё, жанр, лишенный вопроса и домысливания. Когда мы фиксируем свою жизнь в мельчайших словесных и фотографических подробностях, мы занимаем позиции порноактеров, цель которых, как известно, довести всё до предсказуемого конца, не лишив спешной разрядки тех, кто созерцает. Жижек пишет: «Как только мы „показываем все“, история больше не „принимается всерьез“ и становится лишь предлогом для последующих актов совокупления» (об этом можно прочитать в его книге «То, что вы всегда хотели знать о Лакане (но боялись спросить у Хичкока)», глава «Порнография. Ностальгия. Монтаж: Триада взгляда»). Действительно, любой т.н. инфоповод – только импульс к следующему. Слово, графические и фотографические образы хаотичным потоком вползают в твоё сознание, максимум, что можешь сделать ты, кроме того, что принять всё – это произвести аналогичный поток. Парадокс в том, что при такой фиксации невозможна нарративность — если совсем просто изъясняться, из жизни уходит взаимосвязанность и истинная сюжетность. К тому же напомним, Жижек рассматривает киберпространство как место, где существует возможность ощутить себя невесомым, бесплотным, легко манипулируемым, избавиться от телесности, обратиться в нагой информационных поток.

Фото: Никита Моргунов

Чтобы составить досье на едва знакомого человека, нужно пара часов на твиттер, инстаграм, в крайнем случае, линки друзей —  полный портрет вырисовывается со скоростью, не снившейся три десятка лет назад бравым правоохранительным органам, которые бегали по квартирам соседей, чтобы выведать пару расплывчатых фрагментов о предполагаемом преступнике. А ты всегда тот самый предполагаемый преступник, потому что род твоего занятия, твой моральный облик и клубок личных связей могут понадобиться не только тем, кто выше, и тем, кто рядом —  в линейном порядке. Страшно даже не это «Я всё о тебе знаю» — страшно «Я всё могу о тебе узнать».

Но есть и другая сторона —  древняя, но теперь трансформированная —  культ страдания и подспудного стремления к смерти. «Сейчас мода и светская жизнь, в каком-то смысле — театр смерти. Страдания мира проглядывают в лице и фигуре топ-модели точно так же, как и в скелетоподобных телах голодающих Африки. Вы сможете вычитать эту жестокость везде, если вы знаете, как ее разглядеть», — пишет Жан Бодрийяр в «Изнасилованном изображении». Это касается не только «фокуса» на физиологический голод, но и многовековой традиции страдания напоказ, которую мы из поколения в поколение носим, как благородный траур. У страдания были рекламные кампании до того, как реклама восторжествовала в качестве существа и метода — хоть в античном театре, хоть в языческом жертвоприношении, хоть в христианской морали — во множественных явлениях. О да, мы слишком хорошо знаем, как это всё разглядеть. Бытовая форма страдания, которая тоже до сих пор имеет ритуалы, образованные даже в виртуальном пространстве, будто живёт с начала времен. Оно легко проецируется в так называемое виртуальное и, что самое странное, принимает почти такую же порнографическую форму: любая площадка, социальная сеть ли, блог, к примеру, позволяют с помощью слова, текста песни, фото обратить страдание в формулу или метафору. Согласно точке зрения Бодрийяра, мазохизм отдаляет от представления о смерти и искривляет представление о сексе. Не ровно ли то же самое происходит с человеком, который пытается трансформировать свои внутренние томления и перенести их в виртуальное пространство? Он не избавляется от них — он их документирует.

Мы стоим одной ногой в могиле традиционного страдания, которому нас обучают лучше, чем любому предмету в школе, а другой — в новом отточенном гробу порносамопрезентации, когда мы максимально продуцируем и потребляем информацию напоказ.  При всём при этом бессознательно не потреблять и не продуцировать — отстать от поезда, сорваться с маршрута, который несет нас в то самое «легкое» пространство.

Выход из реальности — это стремление к абсолютизации смерти, к пересечению предела, за которым есть еще что-то. Виртуальное пространство позволяет зафиксировать себя, условно говоря, сохраниться. При этом попытка вернуться в реальность, удалив своего самосозданного виртуального двойника — истерический порыв и возведение такого влечения к смерти в культ. Сеть позволяла бы начать сначала, если бы не кэш, восстановление страниц и активное взаимодействие с другими. Даже право на забвение (нашли же поэтичное имя для этого процесса) — слабая надежда на исчезновение без следа. Попытки сбросить избыточный информационный вес путем удаления аккаунтов, ограничения читаемых источников или усечения коммуникации напоминает слабые потуги снизить массу тела короткими голодовками. Твой виртуальный двойник кормится тобой, ведь гомункула нужно поить кровью, а тело — изнурять зависимостями. Кому нужна здоровая инфочистота, подаренная кошмару наяву — остаться наедине с собой? Благо, интернет-журналы, популярные блоги, страницы с подборками, твиттеры и инстаграмы, которые ты старательно вычитываешь и собираешь, — всегда в деле, как наркокартель.  Перенасыщенное информационное поле даст тебе всё, о чём ты попросишь, вплоть до передозировки, ведь дилер всегда онлайн.

Фото: Никита Моргунов

Искренняя одержимость сбором информации, гонкой за её упорядочиванием, тематической выборкой фактов и догадок наделяет способностью жонглировать смыслами, будто вешает на плечо автомат. Как известно, предупрежден —значит, вооружен, но вооружен не для самозащиты, а для возможной самоликвидации. Влюбленные в информацию покидают театр смерти, но не выходят на съемочную площадку порнографического фильма — они осознают, они уже обладают сведением, знают, как составить мнение и досье, учитывая степень иллюзорности добытого. Влюбленные в информацию бойко играют смыслами и наносят их друг на друга, почти управляют ими, чтобы приблизиться к пограничному состоянию. Влюбленные в информацию погибнут первыми, как объекты жертвоприношения, чтобы стать информацией, которая не знает ни достоверности, ни чувств. Боли она, кстати, тоже не ведает.

Если смерть — явление телесное, то именно смерть в качестве финала даруется абсолютному проводнику информации: он, как и желал, лишается оболочки, завершает миссию и уходит в формат условного сведения, чтобы стать задокументированным, будто виртуальное страдание. И смерти больше нет — есть сообщение о смерти.

Читайте также:
Реабилитация антисоциального
Реабилитация антисоциального
Искусство как декаданс-менеджмент
Искусство как декаданс-менеджмент
Зачем тебе философия?
Зачем тебе философия?