Иллюстрация: Из личного архива
Телеграм автора: @valerawhatever
19.02.2018
… в штатах
… в штатах
… в штатах
… в штатах
… в штатах

Ещё в воздухе всем выдали бумажки, составитель которых настойчиво хотел узнать, везёт ли пассажир что-нибудь съестное или потенциально съестное (семена). Я вёз, в чем поспешил признаться, а после полез смотреть, как по-английски будет ирис.

Ирис, конечно, не для меня. Как и:

— Подарочное издание «Слова о полку Игореве» на английском и русском языках
— Значки с лицами Чехова и Толстого
— Бокалы стеклянные (2 шт.) с лицами персонажей русских мультфильмов
— Матрешка, оказавшаяся в этом списке против моей воли.

Все это в подарок мужчине, у которого я стану жить в городе Лонг Бич, что в Лос-Анджелесской области. Я и сам не понял, как так вышло, но я оказался в самых настоящих и Соединенных Штатах. Видимо, впечатлившись анкетой внештатного корреспондента маленькой московской газеты, организаторы стажировки для журналистов отправили меня в Америку. По этой же программе американские журналисты должны прилетать по обмену в Россию, но что-то пошло не так, и последние несколько лет стажировка работает только в одну сторону. Никакого особенного возбуждения или предвкушения я не имел, как обычно – я больше чувствовал себя случайным зрителем, который не понимал, о чем фильм, и что там хотел сказать режиссёр.

А пока я заранее придумывал фразы, которыми можно начать/поддержать разговор, скучал по (России – прим. ред.) и стеснялся всего в невзрачном, но столичном городе Вашингтоне.


Вот, например, охранник в отеле. Каждый раз, проходя мимо этого пожилого афроамериканца, пытаюсь вести себя естественно и раскованно, чтобы ему понятно было: я тут живу и имею полное право ходить. Но это я зря переживаю: каждый раз возвращение в отель проходит гладко. Как и все здесь, в Вашингтоне – ровное, прямое, гладкое, зеленое. Сложно иметь какие-то переживания или эмоции в таком гладком месте. Так же сложно, как испытывать доверие к человеку с абсолютно гладким, довольным и счастливым, без тени чего-то пережитого и выстраданного, лицом. Вот вроде написано на здании: 1801 год, а выглядит это двухсот-сколько-там-летнее здание так, будто его вчера построили: ни царапинки, ни скола какого-нибудь, кирпичи так и блестят. Бродяги, и те выглядят так, будто банки с мелочью им дали в руки представители местной администрации, вычитавшие где-то, что на улицах должны быть бродяги. Не за что зацепиться.

Лидер одной национал-большевистской партии в американскую бытность свою варил кастрюли борща и поедал его, голый, на балконе гостиничного номера. Попросить кастрюлю у персонала отеля я стеснялся, да и варить его было бы не из чего – на полках местных магазинов я не смог найти ничего, хотя бы отдалённо напоминающего свеклу.

Поэтому вместо борща я побаловал себя готовым супом Campbells и принялся стирать рубашки, что тоже с натяжкой можно назвать эпатажем. Тем более, что появляться на публике голым я все-таки собирался: по четвергам в гей-баре «Зелёный фонарь» мужчинам топлесс наливали совершенно бесплатно.


Но вполне ожидаемо прилизанность и выверенность Вашингтона распространялась и на питейные заведения. К часу ночи, когда я повесил сушиться последнюю рубашку, которая, я надеялся, мне не пригодится, и собрался наконец эпатировать, до закрытия всех баров в радиусе кучи миль оставалось шестьдесят минут.

Расстроенный и одетый, побрел по пустым улицам в сторону Белого Дома – с пакетиком, в который темнокожий толстяк Кевин, продавец круглосуточного продуктового, небрежно бросил чипсы, булочку с изюмом и банку лимонада. Пока я питался Кевиновской снедью на скамеечке сквера, из клумбы прямо мне под ноги вылезали тараканы и хрустели в резонанс с чипсами за один доллар и девять центов без налога.

Ну а про Белый Дом и рассказывать-то нечего. В самом деле белый, в самом деле — дом. Горит свет в окошке, лужаечка симпатичная. Живут! Напротив тоже живут: палатка с двумя протестующими, вся, конечно, в лозунгах протестных; а на скамейке спит бродяга. Пошёл спать и я.

Возле одного из безликих и практически бесполезных (напоминаю: никакой капусты или свеклы) магазинов CVS Pharmacy, на ступеньках, вальяжно устроился чернокожий мужчина. Конечно, я бросил на него взгляд, и этого было достаточно.

Всего на пару шагов я успел отойти от него, когда этот джентльмен меня окликнул. Приятно-синей расцветки свитер, штаны цвета хаки, кепка: он выглядел так, будто потратил кучу времени с утра, подбирая элементы гардероба.

— Эй, ты, я вижу, служил в армии

Только дырявые носки да резиновые тапочки выдавали в нем бомжа. Естественно, ему не нужны были деньги: не так давно его ограбили, а еще уволили с работы, а еще он потерял свой паспорт, но ему нужна была помощь.

— Помощь какого рода, сэр?

Я подумал, что ему будет неприятно, если я оближу самокруточную бумажку сам, поэтому просто насыпал в нее табаку, положил фильтр и протянул ему.

— Я восстановлю свой ID, и на следующий день меня здесь уже не будет.

Естественно, он попросил денег, вылупив свои огромные и влажные, как только что сваренные и очищенные куриные яйца, белки глаз.

— Двадцатка меня выручит

Естественно, я не дал ему никакой двадцатки: те тринадцать долларов, что остались у меня к вечеру, я планировал потратить на алкогольные напитки в гей-баре, куда, собственно, и брёл.

Естественно, деньги я ему все-таки дал. Не двадцатку, а в десять раз меньше.

Я надеялся поговорить с мужчиной еще немного, но к моему негру подошел другой бомж, протянул моему сигарету, и вдвоём они ушли от меня. А зачаточную самокрутку негр, повертев в руках, безразлично вернул.
В общем, так у меня осталось всего одиннадцать долларов, но без напитков я не остался, пусть ради этого мне пришлось периодически чувствовать на колене ладонь немолодого мексиканца, которому я увлечённо рассказывал про форенизацию и доместикацию.

Моего мужчины нигде не было. Мы должны были встретиться у багажной ленты: я, голодный и помятый после многочасового перелета Вашингтон — Лос-Анджелес, и он, крепкий рыжебородый калифорниец. Сэкономив на американской сим-карте, я лишил себя возможности выяснить, заберет ли он меня вообще из аэропорта. Мне оставалось только разглядывать встречающих и сверять их лица с фотографией бородача.

— Валерий? — окликнули меня со спины. Это, опоздав на сорок минут, за мной приехал бородач.

— Да, это я.

«Лонг Бич Пост». Так было написано на борту машины встречающего. Название газеты придавало официальности нашей встрече — в противовес рыжей бороде, гавайке, шортам и забитым «рукавам» Денниса. Так звали бородача.

— Не обращай внимания, можешь наступать, — пол машины был завален бумагами, полупустыми баночками с жидкостью для вейпа и прочим мусором. Мусор был и снаружи: ветром его гнало в сторону Лос-Анджелеса, пока мы неслись по шоссе в Лонг Бич.

— Джейсон сейчас на работе, — продолжал Деннис, — но часам к трем он вернется, и мы сможем вместе провести вечер.

Джейсоном звали человека, согласившегося принять меня на две недели. Он жил вместе с девушкой и тоже работал на «Лонг Бич Пост» — правда, на полставки. Совместное проведение первого же вечера немного пугало меня — я начинал завидовать коллегам по стажировке, которым не досталось хоста — всю поездку им пришлось жить в гостинице.

— Кстати, к Трампу ты как относишься? — прикончил меня Деннис.



Как следует из названия, в Лонг Бич, Калифорния, есть пляж.

В общем-то, весь город и вырос вокруг пляжа. Вдоль пляжа блестят высотки, через дорогу стройка – там снесли здание суда, а за углом возводят новое (со старым все было в порядке, если что), через пару кварталов дороги наполовину перекрыты и перерыты, и там же начинаются кварталы победнее. Два этажа, потом один этаж, а где-то на задворках паркуются дома на колёсах. Пока что трейлеры разбросаны и внутри города, но им скоро запретят. Такие штуки с запретами решаются в Сити Холле (его тоже собираются снести и построить в сотне метров от старого). Сидят, значит, серьезные люди в костюмах и обсуждают проблему отсутствия свежих овощей и фруктов. А мэр — молодой латиноамериканец и по совместительству открытый гей — даёт всем слово. Слово из зрительного зала берет и мистер Гудхью — уже раз в десятый, наверное — и за те три минуты, положенные ему по закону, он успевает пожаловаться на молодежь, дерьмовые овощи на фермерских рынках, наркоманов и как следует постучать кулаком по трибуне.

С поездками по городу мне помогает Джейсон: три дня в неделю он работает на газету Лонг Бич Пост, все остальное время – в Costco – чтобы хватало на всякие вещи типа квартплаты и машины. Пока мы едем по Лонг Бич, он переговаривается со своей девушкой:

— смотри, вон тоже дом продаётся.
— ага, миллион стоит
— мда, а вон тот за два
— а вот сюда мы тебе очень не рекомендуем ходить, это камбоджийский район. По ночам тут стрельба, драки, ограбления, похищения, ну знаешь – это они уже мне.

Дом или квартиру, конечно, можно не покупать, можно арендовать – так тут делают шестьдесят процентов населения. Или не делают — и живут на улице.

Или на пляже. Но сон на пляже это вовсе не такая идиллическая штука, как может показаться: где-то с год назад бездомного перекопало насмерть машиной, которая эти пляжи чистит. И это еще хорошо, что всего одного бездомного, ведь как следует из названия, пляж в Лонг Бич длинный.


Классе в пятом или в шестом нам задали написать маленький рассказ – о чем угодно. Помню, с этим заданием, как и со многими другими, мне помогала мама – и вместе мы написали что-то про мир будущего, жители которого страдают от повышенной солнечной активности и вынуждены ходить в противосолнечных очках.

кажется, я попал в мамин рассказ.

В этом рассказе пот должен тянуться за мной мокрой дорожкой, но здесь так жарко, что он высыхает, так и не выбравшись из пор. На плавящемся асфальте, в кустах, в инвалидных креслах на тротуарах, под ворохом грязной одежды, в картонных коробках, днем спят бездомные — и постоянно приходится приподнимать солнцезащитные очки, чтобы увидеть их, спрятавшихся, и не наступить случайно.


Из-за низкого забора меня окликает латиноамериканец и предлагает купить банку (отличной и прохладной, бро!) содовой за пятьдесят центов. Наверное, я правда выгляжу как человек, изможденный жарой, жаждой и всем прочим: когда я плутал мимо богатеньких домов Лос-Анджелеса, рядом остановился фургончик почтальона, из которого мне дружелюбно предложили (бесплатно) бутылку воды, от которой я вежливо отказался.
А вот от бесплатного Нового Завета я отказываться не стал.

Все ещё разбитый и похмельный после субботнего бейсбола, я пытался найти нужную главу, на которую ссылался пастор – и деликатнейшая пожилая женщина восточной внешности помогла мне, улыбаясь. Она же и сказала мне, что я могу оставить тоненькую книгу себе. Она же отвела меня к другим прихожанам Первой Баптистской Церкви города Лонг Бич, знакомиться. А уже те – жать руку самому пастору.

Кажется, пастор слегка безумен или старается выглядеть безумным, но прихожанам это нравится. И хотя вся проповедь ко Дню Отца была посвящена мужественности и заботе о близких — да такой, чтобы близкие распускались подобно цветам, жена пастора вовсе не выглядела счастливой.

– Я точно знаю, что попаду в рай, — сказал мне прихожанин в костюме и без какого-либо выражения на розовом лице. С чем я его и поздравил.


Во время заседания Совета города Лонг Бич к микрофону, предназначенному для комментариев из зала, косолапо подошла низкая смуглая женщина. На ней была не по размеру маленькая майка и шорты типа капри, облегавшие ее слишком полные ноги. Волнуясь, едва сдерживая слезы и шумно, прямо в микрофон, комкая бумажку, она попыталась рассказать свою историю. Но мэр, сидевший напротив, в нескольких метрах от женщины, стоявшей, прервал ее и попросил обратиться к одной из каких-то там помощниц в углу. Дама даже не успела наговорить проложенные ей пару минут. Ей выдали визитку и отпустили с богом.
Я успел нагнать ее на улице, благо шла она не очень быстро, выкинул бычок и выслушал.

А история совсем короткая. Через месяц к ней возвращается сын, заканчивается его тюремный срок. А жить негде: отдавать почти две тысячи долларов за съем квартиры ей не по карману, так что живёт она в машине. А работать не выходит, потому что давно ее сбил бензовоз, и ноги так и не восстановились.

Я спросил, помогли ли ей чем-нибудь?

– Ну а чем они помогут? Дали какую-то визитку.

– Берегите себя

Мы пожали руки (моя — татуированная и обгоревшая на калифорнийском солнце, ее — смуглая с татуировками курсивом) и разошлись.

Последний день – в Нью Йорке – туда нас привезли, чтобы наконец-то отправить по домам. И последний день я провел на Брайтон Бич, где, наверное, так ничего и не поменялось с нулевых, а может даже и с девяностых: дизайн вывесок магазинов с видеокассетами, засветившихся еще во втором Брате; разговоры стариков и старух на раскладных стульчиках; алкоголики под навесом пляжной беседки с загадочной баклашкой на шахматном столе.


Гадалка Анна с рекламной "растяжки", единственная в Америке победительница какого-то конкурса, на машинном русском языке обещает помочь в личной жизни; с другой "растяжки" индийское божество по-русски же покушается на жизнь духовную.

В духовной жизни кое-что смыслят и продавцы музыкально-книжного магазина.

Что, Кашпировский интересует? Заходите, у нас диски его есть. Заряженные.

Внутри:

— Ну я послал рассказ, жду ответа теперь.
— А я решил Довлатова перечитать, кстати
— Да? Мы с ним на вечеринке в восемьдесят пятом пересеклись, а я знать не знал, кто это такой.

В общем, это был последний день, и я как следует всего насмотрелся.

— Что видел? — спрашивали коллеги, а я толком ничего и не мог рассказать.
А вам скажу, что самокрутка из Нью Йорк Таймс не отличается вкусом от самокрутки из газеты Завтра.


Читайте также:
Непокой, или Кучерявый траур Тикая Агапова
Непокой, или Кучерявый траур Тикая Агапова
Знакомство с насилием
Знакомство с насилием
Смерть истины, истина смерти
Смерть истины, истина смерти