26.11.2016
Touching From a Distance
3. Лицом к лицу
Touching From a Distance 3. Лицом к лицу
Touching From a Distance 3. Лицом к лицу
Touching From a Distance 3. Лицом к лицу
Touching From a Distance 3. Лицом к лицу

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Лицом к лицу / Face to Face

День свадьбы был назначен, и к ней начались приготовления. Йен особенно ни во что не вмешивался, но, зная его привычку винить меня в излишней раскованности, я выбрала закрытое свадебное платье. Он не любил, когда другие мужчины смотрели на меня. Я смирилась и с его выбором гимна — «Glorious Things Of Thee Are Spoken» на музыку «Песни Кайзера» Йозефа Гайдна. На ту же мелодию поется «Deutschland, Deutschland Über Alles». Мне нравилась пышность церковных обрядов, но вот что касается прихожан из числа знакомых, я считала, что среди них немало ханжей. Йен вообще сперва отказывался венчаться и предсказывал, что меня поразит посреди свадебной церемонии.

Накануне свадьбы у меня внутри все переворачивалось, да и мама была на пределе. Я испытывала скорее страх, чем взволнованное предвкушение, когда в очередной раз гладила свое платье и пересчитывала «сексуальные трусики». Убедить себя, что дурные предчувствия вызваны не чем иным, как свадебной нервотрепкой, не получалось, и очень хотелось пойти на попятный. Позже выяснилось, что и Йена мучили сомнения. Он сказал Линдси Рид (первой жене Тони Уилсона), что хотел даже отменить свадьбу, предвидя глубоко в душе, что верного мужа из него не выйдет.

Мы поженились 23 августа 1975 года в Хенбери, в церкви святого Томаса; праздничный обед устроили в маклсфилдском пабе «Буллс Хэд». Йен позвал в шаферы Кельвина Бриггса, чем здорово меня удивил, так как я считала Оливера Кливера более близким его другом. Однако выбор оказался удачным: Кельвин был более надежным и ответственным. Йен, одетый в персикового цвета костюм в тонкую полоску от Джонатана Сильвера*, выглядит ужасно старомодно на фотографиях. Он боялся, что в костюме у него будет глупый вид, и переживал, не затмит ли его Оливер, явившись в черном кожаном костюме (подозреваю, он и сам был не прочь так одеться). Само событие, кажется, мало значило для Йена или его друзей. Оливер удивился, что мы все-таки поженились, и как-то признался мне: «Мы больше думали не о самой свадьбе, а о том, что надеть».

Однако все прошло на удивление гладко. Йен очень красив на фотографиях, на его лице то выражение радостных ожиданий, которое будет постепенно исчезать. Молодые и упрямые, мы были полны решимости поставить на место циников, которые прочили нам скорый развод.

Первую брачную ночь мы провели в Лондоне, в отеле «Лайм Три», неподалеку от вокзала Виктория. Пришлось так долго взбираться по винтовой лестнице, что я начала спрашивать себя, не разыгрывают ли нас, но нет — на самом верху ждала крохотная комнатка, отданная в наше распоряжение на ночь. Йен уже погрузился в сон, а я все лежала, слушая шум машин за окном. Утром я, сорвавшись, налетела на него и чуть не насквозь проткнула его босую ногу острым каблуком. Выражение боли на его лице каким-то образом помогло выплеснуть страх и напряжение, и, сев на кровать, я разрыдалась. 

Медовый месяц мы провели в Париже, остановившись в отеле «Претти» на улице Амели. Йен, в погоне за оригинальностью, распланировал все так, чтобы мы ни шагу не сделали по обычным туристическим маршрутам. Если мы шли в кабаре, то в «Крэйзи Хорс», а не в «Мулен Руж»; если отправлялись в музей, то в Музей современного искусства, а не в Лувр, и так далее. Должно быть, Йен перерыл все арт-журналы в поисках необычных мест, но все же упустил кладбище Пер-Лашез, где похоронен один из его кумиров, Джим Моррисон. 

Однажды вечером он привел меня в странный клуб. Мы заплатили за вход, нам вручили какие-то пластмассовые фрукты и по длинному коридору провели в синюю комнату, полную огромных подушек. Мы просидели там одни около пятнадцати минут, совершенно не представляя, что должно произойти. В конце концов фрукты забрали обратно и вернули деньги. Как я потом предположила, туда, возможно, приходили для занятий любовью. 

Подозреваю, что Йен хотел не участвовать, а скорее наблюдать.

В другой раз мы отправились в парижскую таверну — она называлась «Au Lapine Agile», «Проворный кролик», — с виду очень приятную и простую, но за вход нам пришлось заплатить кругленькую сумму. Мы зашли внутрь и сели за деревянный столик. К моему удивлению, за ним же расселись и другие посетители. Йен заказал напитки, а затем, совершенно неожиданно, все сидевшие за столом грянули песню. Я не разбиралась во французском фольклоре и не знала: то ли притвориться, что подпеваю, то ли провалиться сквозь землю. Но Йен настоял на том, чтобы мы сидели и слушали.

Медовый месяц подошел к концу, а формальности с покупкой нашего дома все еще не были улажены. Мы искали жилье по средствам во всем Маклсфилде. В то время недорого продавали много домиков, нуждавшихся в ремонте, — в основном трехэтажных, построенных в годы индустриальной революции для ткачей. Верхний этаж, где раньше располагались мастерские, представлял собой чердак с огромным окном — ткацкое ремесло требовало много света. Домики были все изъедены жучком; ванных комнат в них не было. В конце концов семья Йена нашла дом в Чаддертоне, местечке на окраине района Олдем, в нескольких минутах езды от них самих. Нам пришлось занять у тетушки Нелл сто фунтов, но все же в этом районе цены были более приемлемыми. До переезда мы некоторое время жили с бабушкой и дедушкой Йена в Хьюлме, пригороде Манчестера.

Йен всегда интересовался музыкой реггей; пластинки Боба Марли и Toots and the Maytals уже фигурировали в его коллекции. В Хьюлме (не самом благополучном районе) можно было окунуться в местную культуру. Йен начал проводить много времени в музыкальном магазине на Мосс-Сайд, слушая различные группы реггей, но, так как наш дешевенький проигрыватель стоял запакованный и ждал переезда, истратил на пластинки немного. Он вновь был заворожен жизнью, отличной от его собственной, и начал ходить туда, где белые обычно не появляются. Он водил меня в «Мейфлауэр» на Белль Вью: это место в лучшем случае можно назвать убогим подражанием «Коттон Клаб», а в худшем… Достаточно сказать, что там проводились третьесортные рестлерские поединки.

Часто ходили и в «Бритонс Протекшн» в привокзальном районе Кнотт Милл. В этом заплеванном, замусоренном заведении женщин не обслуживали, так что меня выставили. Вместо того чтобы идти куда-то еще, мы стояли в грязном коридоре, тянувшемся вдоль бара. Здесь запрет милостиво снимался. Там мы коротали время до открытия соседнего «Африк». В маленькое, скупо освещенное помещение нужно было подниматься по узкой крутой лестнице (недалеко от этого местечка потом открылась Haçienda). Крошечный танцпол был пуст, и несколько чернокожих, стоя вокруг импровизированного бара, пили прямо из бутылок. Я поразилась, увидев, что напитки подавали не из-за стойки бара, а из ящика, стоявшего на полу перед ней. Я чувствовала себя чужаком, притом очень заметным, и вздыхала с облегчением, когда мы наконец уходили. 
Было ясно, что нам еще только предстоит узнать друг друга. Позже Йен взял меня туда же с Кельвином Бриггсом и его подругой Элейн. Людей было больше, ящик исчез, и напитки нам подали в стаканах. Заиграла «Rock Me Baby» Джорджа МакКрэ, на танцпол вышла стриптизерша и стала скидывать с себя одежду. Сперва я смутилась, а затем меня охватила злость на Йена, который притащил нас сюда. Я выскочила из клуба, Кельвин и Элейн отправились вместе со мной, но Йен не двинулся с места. Когда он наконец вышел, мы начали орать друг на друга прямо посреди улицы. Йен был очень зол и заявил, что мое возмущение — чистой воды расизм, потому что стриптизерша была белая, а зрители черные. Я объяснила ему, что просто не хочу смотреть на стриптизершу, какого бы цвета она ни была, а в ответ услышала: «После свадьбы ты изменилась».

Вечеринки в Маклсфилде сошли на нет. Оливер Кливер и Питер Рид отправились в Оксфорд, Джон Тальбот переехал в Лондон, и Элен Аткинсон Вуд тоже — она поступила в художественный колледж Голдсмит.

Мы были совсем молодыми, и, конечно, нам было чрезвычайно скучно жить вместе с бабушкой и дедушкой Йена. Порой они тоже чувствовали себя неловко. Я все еще пыталась закончить старшую школу, совмещая учебу с работой; я изучала английскую литературу, и, естественно, нужно было много читать. Ежечасно опасаясь, как бы кто не заглянул в окно, старики даже днем держали шторы задернутыми практически наглухо, при этом из экономии не позволяли включать свет. Мы сидели как кроты в норе; учиться в таких условиях было очень трудно. Зимой, опять же из экономии, дом едва отапливали — относительно тепло было только в одной комнате, где мы все и ютились, стараясь согреться.

Тем не менее Йен чувствовал себя там как дома. Даже когда все бумаги были готовы, он все тянул с переездом. Мне же, напротив, очень хотелось начать обустраивать новое жилище, где я буду хозяйкой. Обстановка у стариков стала удушающей, и лишь гордость помешала мне собрать чемоданы и отправиться домой, к маме. Бабушка и дедушка Йена обращались с нами слишком уж хорошо, заботливо подбегая при первой необходимости. Я чувствовала себя менее самостоятельной, чем когда жила с родителями. Во всем доме было всего две розетки. Это, среди прочего, исключало возможность завести стиральную машину. Бабушка Йена всегда рвалась сама стирать всю нашу одежду в кухонной раковине. Нам не разрешали вносить вклад в семейный бюджет — ни гроша. Хотя Йена, казалось, это ничуть не волновало, мне было очень неловко. Все проявления наших чувств друг к другу приходилось приглушать: заниматься любовью тихо, ругаться шепотом. Однажды вечером мы поднялись к себе, чтобы наедине поскандалить, а бабушка Йена вошла и села между нами на кровать. Из дома можно было выбраться разве что затем, чтобы продавать бланки футбольного тотализатора в окрестных домах — дед работал на одну из букмекерских контор. 

В конце концов мы переехали в Чаддертон, в дом на Сильван-стрит. Йен хотел сделать из него дом своей мечты, но заработка простого госслужащего было для этого явно недостаточно. Идеи по обустройству у него были своеобразные, например, запрет на покупку шкафов. Некоторое время пришлось мучаться, используя вместо них чемоданы, пока он все-таки не разрешил мне привезти маленький одностворчатый шкафчик, когда-то стоявший у меня в детской. Чтобы он сливался со стенами, мы его выкрасили в белый цвет. Пол спальни вместо ковра покрывал слой черной глянцевой краски; постельное белье было черно-белой расцветки. В один из походов на рынок Баттер Лейн мы купили сосновый комод, конечно же, с черными ручками. Чтобы писать, Йену была необходима отдельная комната, и он решил отвести для этой цели вторую спальню. Я предупредила, что играть там будет нельзя, потому что прямо за стеной детская. Однако он все равно взялся за обустройство и начал перекрашивать стены краской, по определению дающей кроваво-красный цвет. Он все красил и красил, а краска все впитывалась и впитывалась, так что стены приобрели странный темно-розовый оттенок.

Ванная комната находилась на втором этаже. Как-то вечером я была в игривом настроении и решила подкараулить Йена на пути из ванной, спрятавшись внизу, в красной комнате. Когда Йен открыл дверь, я выскочила с устрашающим воплем. Его реакция меня ошеломила. Йен, упав на четвереньки, бросился в угол и съежился там, поскуливая. Через несколько секунд он снова был на ногах. Спустился вниз и как ни в чем не бывало вернулся к телевизору. Я думала, не заговорить ли с ним об этом, но было ясно, что он совершенно не отдает себе отчета в случившемся. Я, не подавая вида, сидела и наблюдала за ним некоторое время и уже сама сомневалась, взаправду ли все было. Наконец я постаралась просто забыть об этом.

Хотя Йен пару раз говорил, что хочет устроиться на работу в Лондоне, в итоге он отказался от планов покинуть Север. Сама я не хотела в Лондон; чтобы поумерить пыл Йена, достаточно было упомянуть, как сложно продать дом и найти новое жилье. Он знал, что без моей поддержки ему не справиться. 

Начинать новую жизнь в Олдеме было нелегко. У нас не было друзей, и пабы там не назвать дружелюбными. Когда мы заходили, все начинали глазеть. Для местных было очевидно, что мы не коренные жители Олдема, и работники бара обслуживали нас с неохотой. Наша жизнь стала скучной; кроме того, мы оба терпеть не могли свою работу. Йен развлекался тем, что постоянно предпринимал вылазки за сэндвичами; я же погружалась в глубочайшее уныние. Иногда в автобусе по дороге с работы я не могла сдержать слезы. Купив дом, мы опрометчиво обременили себя обязательствами, по сути, не будучи к этому готовыми, так же, как и к спокойствию, которое предполагает семейная жизнь. Нам было всего лишь по девятнадцать лет, и мысли Йена о музыкальной карьере не казались нелепыми мечтами. В ней мы видели спасение из тупика, в который сами себя загнали.

Йен не отличался особой практичностью, поэтому я взяла на себя заботы о семейном бюджете. Пока у него были сигареты, он мог с таким же успехом жить у своих родителей. Главный недостаток его характера заключался в неспособности отказывать кому-либо. Он впускал в дом всевозможных торговцев, которые пытались надуть нас, всучив очередное «уникальное предложение». Йен сидел, слушал, как они расхваливают свои товары, и не мог сказать, что все это нам не только не нужно, но и не по карману.

Как-то Йен пообещал местному кандидату от либералов проголосовать за него. В день выборов бедняга сам заехал за нами, чтобы отвезти на избирательный участок. Йен, с комфортом доехав в «либеральной» машине, как всегда, проголосовал за консерватора. Он сказал, что раз я его жена, то голосовать должна как и он, иначе я аннулирую его голос! Не нужно было много времени, чтобы понять: семейная жизнь не так легка, как раньше казалось. Мы лишь изредка могли позволить себе выбраться в бар; чтобы поменьше тратить на электричество, отапливали только гостиную. У нас были обогреватели, но Йен запретил их включать, а один вообще унес на задний двор. Единственное, на чем он не экономил, так это на сигаретах. Я никогда не курила, и это, естественно, раздражало меня. 

Йену было сложно продолжать писать, потому что он не мог найти места для уединения. Переехав, мы избавились от необходимости скрывать размолвки от его родственников, и семейная жизнь могла бы стать очень бурной — но Йен предпочитал выяснению отношений совсем не общаться. Однажды ночью он, уклоняясь от разговора, поминутно отворачивался, приводя меня в отчаяние, — я не придумала ничего лучше, чем укусить его. Я ощутила во рту слабый привкус крови — и тут же полетела с кровати на пол.
 


Перейти к следующей главе

Читайте также:
Линч не теряет голову
Линч не теряет голову
Обсуждая «Шутку»
Обсуждая «Шутку»
Фрагменты предсмертной речи
Фрагменты предсмертной речи