26.11.2016
Touching From a Distance
1. Городской шум
Touching From a Distance 1. Городской шум
Touching From a Distance 1. Городской шум
Touching From a Distance 1. Городской шум
Touching From a Distance 1. Городской шум

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Городской шум / An Urban Soundtrack

Йен Кевин Кертис родился 15 июля 1956 года в день святого Суизина. Он появился на свет в клинике «Мемориал», в фабричном районе Манчестера, но детство провел с родителями в Хердсфилде, на окраине городка Маклсфилд. Кевин и Дорис Кертис к тому времени были женаты четыре года; Кевин работал следователем в железнодорожной полиции. Родственники в этой небольшой семье дружили, и Йен со своей младшей сестрой Кэрол в детстве часто гостили у манчестерской родни. Он с любовью вспоминал время, проведенное с бабушкой и дедушкой по материнской линии или у родственников из Канвей-Айленда, в графстве Эссекс. 

С раннего детства Йен проявлял любовь к книгам и желание учиться. Больше всего ему нравились красочные детские книги издательства «Ледиберд» по истории. Он постоянно рисовал римских легионеров и гладиаторов, а повзрослев, увлекся фильмами «Эль Сид» и «Ясон и аргонавты». Ребенком он ходил в начальную школу «Тринити Сквер», где о нем отзывались как о способном ученике, а потом поступил в начальную школу второй ступени «Хердсфилд». 

Кертисы поселились на Балморал Кресент, в окрестностях Виктория Парк; недалеко от них, всего через четыре дома, жила семья Наттоллов с сыном Тони. Сначала подружились матери мальчиков, а вслед за ними Йен и Тони. Их дружба продлилась целых шестнадцать лет. Тони был крепышом на полтора года младше Йена; их прозвали Бэтмен и Робин. Они учились в разных классах, но каждый день после уроков встречались у школьных ворот и вместе шли домой. На улице играли в обычные мальчишеские игры — в бандитов, в шпионов, но в то же время старались завести дружбу со старшими ребятами, а в музыке, чтобы казаться взрослее, отдавали предпочтение The Who и The Rolling Stones перед The Beatles — музыкой «для девчонок». 

От отца Йен унаследовал молчаливость и тягу к литературному творчеству (Кевин Кертис написал несколько пьес, но они так и не вышли в свет). Из родственников он особенно любил сестру отца и тетушку Нелл — этой крупной, властной женщине не занимать было смелости и целеустремленности. Тетушка осыпала Йена подарками, а он заслушивался рассказами о ее бурной молодости и карьере модели, так отличавшейся от однообразного существования соседей. Эти истории внушили Йену уверенность: в жизни может быть что-то более интересное, чем работа с девяти до пяти. Твердость и решительность делала их характеры поразительно схожими, хотя порой казалось, что уверенным в себе и общительным Йен становился только в обществе Нелл. Так как у нее не было детей, в отношении к племяннику иногда проглядывало что-то материнское; порой же они напоминали двух заговорщиков. Создавалось впечатление, что из всех людей только тетушке Нелл Йен мог по-настоящему довериться.

Ее отца, деда Кертиса, в семье называли не иначе как «изумительный старичок». Он умер, не оставив после себя ни гроша, но Йен восхищался им и изрядно романтизировал образ дедушки. Он вспоминал, как дед, выходец из Ирландии, подшучивал над вечными религиозными распрями в своей стране: к примеру, он каждый день объявлял себя то католиком, то протестантом. Дед Кертис перебрался в Англию из городка Порт-Арлингтон в сорока четырех километрах от Дублина (сейчас он относится к округу Килдейр). В 1900 году вместе с братом он отправился служить в Индию и провел там двенадцать лет. Дед Йена любил Индию и армейскую жизнь и, уже будучи демобилизованным, в первые же дни мировой войны поступил добровольцем в Королевскую конную артиллерию и отправился во Францию, где воевал, был ранен, но уцелел. На родину в Ирландию он, однако, не вернулся, перебравшись вместо этого в Англию, где к тому времени поселились его родители. 

Страсть деда к чтению научной литературы, ненасытный интерес к окружающему миру и богатый жизненный опыт восхищали маленького Йена; они разговаривали друг с другом часами. Йену было всего семь лет, когда дед умер, — мальчик сильно переживал эту утрату. Он часто вспоминал своего весельчака-дедушку, который неважно играл в карты, но был красив и обаятелен, как Эррол Флинн.

Йен с раннего детства проявлял актерские способности и, казалось, в воплощении своих выдумок всегда доходил до крайности. Однажды, затеяв игру в каскадеров, он убедил Тони приспособить деревянные санки под «посадочную площадку», созвал местных ребят на представление и в старом мотоциклетном шлеме сиганул с крыши гаража. Обломки саней разлетелись в разные стороны, а трюкач остался целым и невредимым.
Он доводил любое дело до конца, мимолетный интерес вырастал в страстное увлечение. Подростком Йен полюбил мотогонки, сделал своим кумиром Айвена Мейжеса и сравнивал себя с ним, а Тони отдавал роль Криса Пьюси — менее обаятельного, небрежно выбритого гонщика, для которого аварии были обычным делом. Накопив десять фунтов, ребята купили подержанный BSA Bantam. Ездить на мотоциклах они не умели и, отбуксировав покупку до дома, принялись тренироваться в поле, сумев в конце концов разогнаться до второй скорости. 

По складу ума Йен был скорее гуманитарием и не особенно любил возиться с техникой. Не слишком хорошо он разбирался и в других практических вопросах. Слава и красивая жизнь привлекали его, но лишь в теории. Ему случалось, например, помечтать о шикарной машине, но обучаться вождению он не хотел.

К своим увлечениям Йен всегда относился очень серьезно. Вместо того чтобы просто гонять мяч по полю, он собрал футбольную команду и назвал ее «Спартанцы»: сказалось детское увлечение историей. Он вырезал из журналов все объявления о футбольных матчах. Ставя цель, он беспокоился только о том, как быстрее ее достигнуть, — возможность неудачи даже не рассматривалась. Он действительно всегда получал, чего хотел, и Тони Наттолл не мог понять: избалованность ли этому причиной или сильная воля и решительность. В любом случае, чтобы добиться желаемого, Йен всегда мог проявить находчивость.

Он собрал свою первую группу. В нее входили Тони Наттолл, Питер Джонсон и Брайан МакФэддиан. Питер носил очки на кончике носа, выглядел серьезным и пользовался уважением. Он играл на пианино нетрадиционным способом: перебирая струны карандашом. Позже он вместе с Йеном поступил в частную школу «Кингс» и увлекся классической музыкой. Брайан играл на гитаре. Йен и Тони познакомились с ним в гольф-клубе «Престбери», где подрабатывали, поднося клюшки и мячи. Йен выбрал бас-гитару, а Тони купил себе ударную установку. Слишком молодые музыканты играли чересчур прогрессивную музыку — и вскоре первая группа Йена сама собой распалась.

В конце шестидесятых длинные ряды старых домов за железнодорожной станцией Маклсфилд снесли, и на их месте возникли многоквартирные корпуса, изначально задуманные как менее сырые и более подходящие для жилья. В реальности же это были совершенно неотличимые друг от друга унылые здания с гулкими лестничными пролетами, тонкими стенами и фасадами, уродливыми общими балконами. Еще не представляя себе всех сомнительных прелестей жизни в новостройке, Кертисы радовались возможности перебраться поближе к центру, в новую квартиру с красивым видом из окна. Оставив уютный дом с садом, неплохой район и дружелюбных соседей, они переехали в новое жилище.

Вскоре жизнь Йена значительно изменилась: он успешно сдал обязательный экзамен «11+», и его приняли в частную школу «Кингс». Как в те дни, так и сейчас она пользуется в Маклсфилде хорошей репутацией, и к способностям учеников предъявляются повышенные требования (правда, в наши дни особые требования распространились на обеспеченность родителей, и мальчику из обычной семьи поступить туда почти невозможно).

Йен справедливо опасался, что между его новыми одноклассниками, ребятами из зажиточных семей, и старыми друзьями очень мало общего. Тем не менее вскоре ему удалось завязать самые разнообразные знакомства. Первым товарищем стал Кельвин Бриггс, с которым они познакомились во время одной из сходок против футбольных фанатов из соседнего Эдлингтона. У него появились также друзья из довольно богатых семей — впрочем, Йен никогда особенно не стремился войти в круг «элиты». Волосы он отращивал длиннее, чем у остальных ребят, — они закрывали чуть ли не все лицо. Возможно, так он пытался скрыть все еще пухлые щеки, из-за которых его обзывали Сарделькой. Высокий и неуклюжий, он, казалось, не знал, куда деть длинные руки и ноги. Правда, он хорошо играл в регби и мог быстро пробежать стометровку — но возможность тайком выкурить сигарету привлекала его куда больше любых уроков. 

Большинство людей Йен либо сразу привлекал, либо мгновенно отталкивал — в зависимости от того, как они относились к его манере держаться. Майк Келли, живший с ним по соседству, вспоминал, что один только угрюмый взгляд Йена, в котором читалось: «Держись подальше», мог заставить перейти на другую сторону улицы…

Оливеру Кливеру Йен понравился — отчасти из-за его репутации и ореола загадочности, отчасти потому, что оба терпеть не могли «Кингс». Они выступали против строгого школьного распорядка, считая, что он подавляет в учениках личности. Дружба с Йеном стала для Оливера одним из проявлений подросткового бунта. Они боролись со школьным укладом любыми способами. Родители Оливера были учителями; сестра изучала в университете славистику. Очевидно, Оливер решил, что знакомство с Йеном даст ему возможность покончить с размеренным, спокойным существованием. Однако Йен всегда держался очень благовоспитанно с родителями друзей и производил впечатление тихого, серьезного молодого человека. Свой бунтарский характер он умел при необходимости скрыть.

Больше всего на свете Йен любил музыку: не сосчитать, сколько часов он провел, сидя в обеденный перерыв дома и слушая MC5, Roxy Music и The Velvet Underground. Он обожал Дэвида Боуи, в частности его кавер на песню Жака Бреля «My Death». Впрочем, это увлечение было, скорее, данью моде. Кроме того, Йену нравились сценические номера Боуи, поставленные известным мимом Линдси Кэмпом. Большинство кумиров Йена были мертвы, близки к смерти или одержимы ею, но ничего особенно необычного в этом не было. В конце концов, подобные увлечения характерны для очень многих подростков. Йена, казалось, больше других пугало взросление: может быть, вечным протестом он надеялся продлить юность. 

Он купил красную куртку, как у Джеймса Дина в фильме «Бунтовщик без причины». Бунтовать Йену хотелось, но, как и у героя фильма, у него не было на это причины. Обычно бунт выражался в том, что он критиковал общепринятый образ жизни, сопроводив речь подходящим к случаю печальным или безучастным выражением лица. Он отличался от остальных — и поэтому многие хотели войти в избранный круг его друзей. Уже тогда он обладал харизмой и притягательностью.

Йену часто не хватало карманных денег на новые пластинки, сигареты и выпивку, так что вскоре он начал слоняться по местному рынку в огромном пальто, в недрах которого легко было спрятать пластинку из музыкального киоска. Через неделю он возвращался в ту же лавочку и перепродавал похищенные записи. Частенько Йен и школьные друзья заходили в магазинчики, торговавшие алкоголем, когда старушка-продавщица отлучалась от прилавка, и до ее возвращения успевали спрятать за пазухой несколько бутылочек с коктейлями, после чего невинно покупали батончик «Марс». Йен вел себя осторожно и никогда всерьез не рисковал, в отличие от Оливера, который был уверен, что, если он угодит в неприятности, на помощь тотчас придут родители. Йен не был таким безалаберным (возможно, потому, что его отец работал в полиции), но все-таки и он любил пофорсить: к примеру, обожал вызывающе, иногда даже вульгарно вырядиться и накрасить глаза, чтобы привлечь к себе внимание. Не раз Йен и Тони, оба несовершеннолетние, нарочно заходили в клуб «Бейт Холл» в Маклсфилде — только потому, что там сидели полицейские. В обеденный перерыв Йен с товарищами иногда отправлялись в местный бар «Булл». Сняв школьные галстуки, они заказывали по полпинты пива и сидели там, пытаясь знакомиться с девушками и чувствуя себя светскими людьми. Кельвина однажды заметили в пабе и на неделю отстранили от занятий, а родителям отправили письмо о случившемся, которое, к счастью, он сумел перехватить.

Йен и его ровесники курили травку, нюхали химические растворители и при этом умудрялись находить время на школу. Все вокруг считали Йена умным, но он, кажется, никогда ничего не учил. Возможно, делай он изредка домашнее задание, его успеваемость была бы лучше — но все-таки он успешно сдал экзамены первого уровня сложности по семи предметам: английскому, литературе, Закону Божьему, истории, латыни, французскому и математике — по истории и Закону Божьему, своим любимым предметам, даже получил награду. По немецкому же он провалился, несмотря на восхищение силой и великолепием Германии. Поступать куда-то после школы он никогда не планировал, не говорил, в каком университете ему бы хотелось учиться. Другие ребята все же строили более или менее реальные планы на будущее, хотя и нечасто их обсуждали, — Йен не представлял себе иной карьеры, кроме музыкальной. Им с Оливером случалось поболтать о группе или поспорить, кто станет вокалистом, но Оливер никогда не принимал эти разговоры всерьез. Он понимал, что, например, The Beatles прославились благодаря упорной работе. Никто никогда не видел, чтобы Йен учился играть на гитаре или петь. Его кривляния в спальне воспринимались как обычные дурачества, а не претензии на всемирную славу.

Я увлекался музыкой, но никогда не стремился подражать кумирам: их жизнь никак не назовешь нормальной.

Оливер Кливер

В 1972 году группа Mott the Hoople выпустила хит «All the Young Dudes», написанный для них Дэвидом Боуи. Эта песня надолго запала в голову Йену. Строки «Speed child, don’t wanna stay alive when you’re twenty five» / «Беспокойное дитя, нечего жить и ждать, когда тебе двадцать пять» или песня Боуи «Rock and Roll Suicide» уносили его мысли далеко, очаровывая романтикой ранней смерти. Йен боготворил Джима Моррисона, ушедшего в самом расцвете карьеры. Так идея прожить немногим дольше двадцати лет впервые обрела какую-то форму. Искрящийся, гламурный мир музыки семидесятых отбросил первые отблески и на его жизнь.
К этому же году у Йена вошло в привычку употреблять легкодоступные медицинские препараты с наркотическим эффектом. Тони Наттолл поначалу присоединялся к нему, но так и не сумел сойтись с новыми друзьями Йена. Их дружба, продлившаяся столько лет, стала ослабевать. Еще больше они отдалились из-за того, что Тони провалил экзамен в частную школу и поступил в обычную общеобразовательную, которая находилась на другом конце города.

Некоторые из учеников школы «Кингс» раз в неделю занимались общественной работой, которая заключалась в том, что каждую среду после утренних занятий они ходили играть в бинго с обитателями домов престарелых и приютов для неимущих или развлекали одиноких пенсионеров на дому. Играя в бинго, Йен и его друзья постоянно нюхали носовые платки, заранее пропитанные моющим средством, с целью скрасить вечер. Старички были в восторге: мальчики были всегда оживлены и непрерывно смеялись.

Поход в гости к какой-нибудь старушке представлялся более заманчивым мероприятием. Один из мальчиков отвлекал хозяйку разговорами, а другой, отлучившись под предлогом естественной надобности в уборную, обшаривал шкафчики в поисках таблеток. Однажды Йену и Оливеру удалось стащить немного хлорпромазина гидрохлорида, более известного как «Ларгактил». Этот препарат был значительно опаснее всех, что они пробовали ранее: его прописывают пациентам, страдающим шизофренией, психозами и поведенческими нарушениями, о чем мальчики, конечно, не знали. Побочными эффектами «Ларгактила» являются сонливость, апатия, депрессия, повышенная возбудимость и временное ухудшение зрения. На следующий день, удрученные перспективой двойного урока истории, они приняли по три таблетки каждый.

Обычно такая доза была достаточно безопасной, но действие «Ларгактила» было намного сильнее: в конце урока учителю пришлось их будить. Протерев глаза, они отправились по разным классам. Оливер — на урок актерского мастерства, откуда преподаватель его выдворил, посчитав пьяным. Йена тоже отправили домой — там он дал пару таблеток Тони.

Когда Кевин Кертис вернулся домой, тишину в спальне его сына нарушало лишь безостановочное щелканье проигрывателя; чтобы разбудить ребят, ему пришлось колотить в дверь. Тони плохо соображал и, одеваясь, некоторое время пытался натянуть поверх своей куртки несколько чужих, но все-таки сумел самостоятельно добраться до дома. Йена родители отправили промывать желудок. Когда он после процедуры выходил из больницы, туда как раз доставили Оливера. Как выяснилось, он пришел домой и сразу лег в кровать. Забеспокоившись, его мать вызвала врача — тот пришел в недоумение по поводу странных симптомов и не смог ничем помочь. К полуночи, безуспешно попытавшись нащупать у Оливера пульс, мать вызвала скорую.

Йен объяснил, что принял таблетки просто из любопытства. Оливер решил добавить драматизма и заплетающимся языком рассказал, что пытался покончить с собой. О состоянии здоровья Йена после происшествия никто особенно не побеспокоился, а вот его более изобретательного друга еще целых шесть месяцев каждую неделю таскали на психологическую консультацию. В наказание за свою выходку оба были временно отстранены от уроков, причем Оливер на меньший срок. Вполне возможно, что его выдумка насчет самоубийства спасла обоих от окончательного исключения. А вот Стивена Морриса, который тоже учился в «Кингсе» и был на год младше Йена и Оливера, за подобные же опыты с микстурой от кашля все-таки выгнали из школы.

Случай с промыванием желудка не помешал Йену продолжать свои эксперименты. Он все чаще проводил большие перемены в парке Спарроу за церковью святого Михаила в центре Маклсфилда. Там он мог нюхать моющие средства или глотать таблетки в относительном уединении. 

Когда друзья собирались у Йена дома послушать пластинки, он под аккомпанемент проигрывателя, с гитарой в руках иногда подражал исполнителям. Он пытался научиться играть по-настоящему, но без особого рвения и не очень успешно. Наглотавшись таблеток, которые притупляли боль, он порой испытывал свою чувствительность: или прижигал руку сигаретой, или начинал до крови колотить себя по ноге футбольной бутсой с шипами. Подобные выходки веселили его приятелей, но не вдохновляли на что-то подобное. По отношению к другим Йен никогда не проявлял жестокости; его, напротив, считали надежным товарищем. Завязав с кем-нибудь дружбу, он стремился сохранить ее; однажды составив мнение о человеке, редко его менял.

Я была на полгода младше Йена и ходила в женскую среднюю школу Маклсфилда. В то время наша школа и мужская школа «Кингс» сотрудничали. Я родилась в Ливерпуле, но, когда мне исполнилось три года, наша семья оттуда уехала: родители хотели, чтобы мы с сестрой росли в более здоровой среде. Около двух лет мы прожили в Уилтшире и Сассексе и наконец обосновались в Маклсфилде, в графстве Чешир. 
Дорога от школы до автобусной остановки лежала через муниципальные кварталы вблизи Виктория Парк, и мы по обыкновению, перед тем как отправиться по домам, заходили посидеть в местный центр семейной консультации, в котором был и юношеский клуб. Центр был учрежден для оказания всяческой поддержки обитателям муниципальных квартир. Публика там порой встречалась престранная.

Обычно мы проводили свободное время, слоняясь от одной компании к другой. Для каждой из них был предусмотрен особый образ поведения. Только однажды я увидел Йена крайне возбужденным. Как-то мы с ним и Колином Хайдом проглотили дозу сульфата, который повышает уровень тревожности, вызывает необъяснимое беспокойство. Пока мы сидели и вместе слушали пластинки, все шло нормально. Но потом мне и Колину понадобилось съездить в Хердсфилд, и Йен остался в одиночестве. Возвращаясь, мы увидели, как он с безумным видом мечется туда-сюда, обмотавшись шлангом от пылесоса. Он был весь взвинчен и словно бы излучал страх. Вернуться к себе он не мог: дома уже была мать. Так что он все расхаживал, угрюмо и нервно, непрерывно заматываясь в пылесосный шланг, похожий на змею, и взгляд у него был пустой, изнеможенный и тусклый. Позже мне доводилось видеть у него такой же взгляд, но в тот раз, кажется, это случилось впервые.

Тони Наттолл

Иногда в клубе собирались прогульщики, которым больше некуда было идти. По-моему, им позволяли оставаться безо всяких вопросов или разбирательств. Иногда ребята играли в опасные игры. Однажды Йен с приятелями забрались в подсобку, прихватив с собой баллончики с бытовым газом, который собирались нюхать. Когда из-за паров пропана дышать стало практически невозможно, Колин Хайд выскочил наружу и попытался запереть остальных. Едва только Йену и Тони удалось вырваться, как Колин чиркнул спичкой и бросил ее в кладовую, где еще оставалось трое ребят. Им, можно сказать, повезло: все обожгли руки и лица и опалили волосы, но обошлось без более серьезных последствий.

В том же году, когда Йен впервые получил передозировку, я на летних каникулах познакомилась с Тони Наттоллом. Мы встретились в молодежном клубе; у Тони был длинный нос, он неряшливо одевался и ходил с немытыми волосами — нечто среднее между Родом Стюартом и Кэтом Уизлом. Но чувство юмора и широкая улыбка делали его в некотором роде привлекательным. Он постоянно рассказывал о своем друге Йене и так носился с мыслью нас познакомить, что однажды после клуба мы отправились к нему в гости. Йен жил на Парк Вью с родителями и сестрой. Мы вошли, поднялись по лестнице, свернули на площадку, и я увидела высокого парня, который оглядывал с балкона футбольное поле. Он не показался мне особенно привлекательным, но заинтересовал. Его волосы были довольно длинными, глаза подведены, на плечах — розовая куртка из искусственного меха, взятая у сестры. Йен поздоровался вежливо, но, казалось, не особенно впечатлился новой девушкой Тони. Чувство было странное: как будто я на кинопробах или ожидаю аудиенции. В клубе я Йена никогда не видела, хотя Тони, его ближайший друг, появлялся там часто.

В течение следующих месяцев большую часть своего свободного времени я проводила с Тони и Йеном. Обычно мы собирались дома у Кертисов. В отличие от уютных комнат родителей и сестры, комната Йена в своем минимализме напоминала тюремную камеру, что было вполне в его вкусе. Вся меблировка состояла из двух односпальных кроватей — по-видимому, для того, чтобы Тони мог у него переночевать, — и комода с выдвижными ящиками. Пластинки были аккуратно сложены в небольшой коробке — Йен любил разную музыку, но не стремился собрать большую коллекцию и постоянно выменивал одни записи на другие. Прочие сокровища: подборки музыкальных газет и журналов Oz — хранились в нижнем ящике комода. Еще там была толстая черная папка, набитая листами в линейку. Заголовки на картонных разделителях гласили: «Проза», «Стихи» или «Песни». Мне это показалось довольно претенциозным, что, впрочем, Йена ничуть не смутило.

Я и Тони редко встречались наедине. В холодные дождливые дни мы втроем сидели в комнате Йена и слушали пластинки. Если мы с Тони принимались целоваться, Йен невозмутимо сидел и курил. Я не замечала, чтобы он проявлял ко мне какой-то интерес, и часто думала: хорошо бы он нашел себе девушку — нам было бы веселее вчетвером. Но ему, казалось, доставляло гораздо больше удовольствия просто валяться на кровати, курить и слушать музыку. Мне самой нравились The Beatles, Creedence Clearwater Revival, T. Rex и Love Affair (в основном из-за симпатичного вокалиста Стива Эллиса). У Йена были иные предпочтения; оригинальный вкус значительно отличал его от прочих моих друзей, которые все как один слушали выходившие на лейбле Motown популярные в то время соул-группы.

Больше всего мне нравилось, когда мы проводили вместе целый день: в этом случае Йен и Тони обходились без наркотиков. Но иногда они прогуливали уроки и встречали меня уже после школы, успев наглотаться валиума, украденного у родителей, или надышаться всем самым токсичным, что только могли достать. Тогда их лица становились холодными и бледными, а дыхание тяжелело от химикатов.

Валиум принимали для того, чтобы хорошо оттянуться. В этом не было ничего зловещего или мрачного, правда, иногда случалось принять слишком много. В наркотиках тогда виделось что-то романтическое, и мы считали, что создаем себе богемный имидж. Когда я узнал о самоубийстве Йена, первой мыслью было: «Вот слабак». Не было никакой нужды лишать себя жизни — ведь он просто хотел играть рок. Он и стал музыкантом, так что, думаю, пожаловаться ему было не на что. В том, что случилось, была какая-то театральность. Он всегда любил драматические эффекты, которые впечатляли окружающих. Любил эпатировать. Причем недостаточно было просто нарядиться и быть в центре внимания, нет, он должен был напиться и позлить народ. В определенном возрасте это многим кажется необыкновенно веселым — но только до поры до времени.

Тони Наттолл

Иногда Йен говорил, что страдает от «флэшбэков». Простыми словами, ему казалось, что возвращается действие принятых до этого наркотиков. Мы считали, что это и вправду побочный эффект медикаментов, — никто даже не думал, что так могли проявляться ранние признаки эпилепсии. В любом случае родителям он бы ничего не сказал.

На счет злоупотребления лекарствами мы списывали и такие случаи. Однажды мы отправились на концерт в крошечном помещении, дверь в дверь с местной библиотекой. Музыканты во время выступления использовали световые вспышки; Йен некоторое время смотрел на них, а потом рухнул на пол. Его, не церемонясь, волоком оттащили в  другую комнату и оставили приходить в себя. 

В конце концов мы с Тони расстались. Это произошло без какой-либо видимой причины, не было ни ссор, ни выяснения отношений. Я недоумевала: еще вчера меня обожали, и вдруг я оказалась предоставлена сама себе. К счастью, мне удалось возобновить общение с прежними друзьями. Наступило длинное, жаркое и сумасшедшее лето 1972 года. Я истратила все деньги на клешеные брюки, хипповские бусы и ароматические палочки.

Драматическое искусство в школе «Кингс» преподавал прогрессивный педагог Грэм Уилсон. Решив поставить пьесу Тома Стоппарда «Настоящий инспектор Хаунд», он позвал на женские роли девочек нашей школы, ведь оба учебных заведения имели гуманитарный уклон и совместные мероприятия были вполне уместны. Тогда-то и познакомились Оливер Кливер и староста нашей школы, Хелен Аткинсон Вуд. Ей, как и мне, всячески расхваливали Йена, любителя черного лака для ногтей, и убеждали с ним познакомиться. Образ жизни Йена и Хелен сильно разнился, тем не менее они стали близкими друзьями. Тощий, неуклюжий парень из муниципальной квартиры и изящная миниатюрная блондинка сразу заинтересовали друг друга.

В Йене всегда ощущалось что-то роковое. Хотя он и не говорил напрямую о самоубийстве, но было нечто опасное, саморазрушительное в его натуре. О таких вещах, в общем, и нет необходимости говорить: и так понятно, что если кто-то идет на это — значит, он выбрал иной путь, чем ты или твои знакомые.

Хелен Аткинсон Вуд

Не пост старосты и не богатство семьи привлекали Йена в Хелен. Его интерес пробудила история о том, как в шестнадцать лет она получила серьезную черепно-мозговую травму, упав с лошади, три дня пролежала без сознания и целый год лечилась. Ей пришлось заново учиться говорить, читать, ходить, а уж как трудно было снова сесть в седло; не сразу вернулась память. Йена все это завораживало. Он пересказывал историю несколько раз, все время приукрашивая, так что в конце концов Хелен стала мне казаться кем-то вроде чудом излечившейся от своих увечий Клары, героини детской книжки «Хайди».

Хелен скорее была готова объяснить такую привязанность любовью Йена ко всему драматическому, но он по-настоящему восхищался ее мужеством, и благодаря этому выросла их дружба. Хелен знала, что обыкновенная жизнь Йена не прельщает и, пожалуй, догадывалась, что он вынашивал идею умереть совсем молодым, поэтому не была по-настоящему ошеломлена его самоубийством.

Две мои подруги, Джиллиан и Энн, за день до Сочельника 1972 года вместе со своими женихами Деком и Патом сняли домик на Фэнс-авеню, где устроили совместную вечеринку в честь помолвки. Пат запомнил Йена веселым и смешливым — парнем, для которого значение имела только музыка.

Йен редко знакомил друзей со своими родителями. Он обычно сбегал вниз, уводил друзей к себе в комнату, запирал дверь и включал музыку. На вечеринку Пата он прибыл в замешательстве и по секрету рассказал мне, что они с друзьями поспорили, кто сегодня перецелует больше девушек. В результате я весь вечер знакомила его со своими школьными подругами. История о пари их очень смешила, и все соглашались поцеловаться.

Прежде чем мы разошлись, Йен пригласил меня на концерт Дэвида Боуи в манчерстерский клуб «Хард Рок». Я воодушевилась в первую очередь не перспективой пойти куда-то вместе с Йеном, а возможностью выбраться из Маклсфилда с целью более интересной, чем еженедельный поход по магазинам в Стокпорте. Кроме того, я надеялась увидеться с Тони. Я хотела выяснить, почему он бросил меня так бесцеремонно, но случай так и не представился: он с тех пор держался в стороне.

Йен был большим фанатом Боуи и на одном из концертов даже сумел пробраться к нему в гримерку. У него были автографы Боуи, его гитаристов Тревора Болдера и Мика Ронсона, сломанная палочка Вуди (Мика Вудменси) и запасная струна для гитары. 

Боуи давал концерты два вечера подряд; у Йена и Тони были билеты и на тот и на другой. Меня Йен пригласил на второе выступление; до города подвезли его друзья. Я впервые оказалась на настоящем концерте. Мне понравилось все, даже группа, которая играла на разогреве, Fumble. Они исполнили кавер на «Johnny B. Goode», который привел меня в восторг (тогда я еще не знала, что эту песню не сыграл только ленивый). Боуи вышел, одетый в костюм, который больше напоминал короткий детский комбинезон с шортами. Мы воззрились на него в полнейшем обожании. Клуб был крошечный, сцена — такой низкой, что до Боуи можно было дотянуться, — но никто не осмелился прикоснуться к его тощим, мальчишеским ногам.

У Йена до меня были лишь одни серьезные отношения — с Бев Клейтон, высокой, стройной девушкой с большими глазами и длинными золотисто-каштановыми волосами. Но с той ночи девушкой Йена стала я. На других парней я уже и не смотрела. Возможность войти в его небольшую компанию мне льстила. Некоторое время он был для меня не просто Йеном, отдельным человеком, но частью всех этих удивительных, интересных людей, каждый из которых знал о жизни куда больше, чем я. Я не подозревала, что его друзья тогда сами лишь начинали узнавать о Лу Риде и Боуи, и, как и мне, им только приоткрылось что-то таинственное и неземное в характере самого Йена.

В детстве я ходила в школу в деревне Саттон, неподалеку от Маклсфилда. Мои выходные проходили в поисках птичьих гнезд, сооружении запруд на берегу речки Боллин и кормлении осиротевших ягнят. К тому моменту, как я познакомилась с Йеном, я уже забросила велосипед и религиозное сообщество, но все еще вела самое мирное существование. Внезапно жизнь превратилась в череду вечеринок, поп-концертов и посиделок в пабе. Все это было для меня в новинку. Как и Йен, я начала постепенно отдаляться от своих прежних друзей.

Йен никогда не скрывал своего интереса к знаменитостям, рано ушедшим из жизни. Именно от него я стала больше узнавать о Джеймсе Дине, Джиме Моррисоне и Дженис Джоплин. Все те, кто взлетал на вершину стремительно и умирал в разгаре славы и молодости, вызывали у него интерес. Он говорил, что и сам не собирается прожить намного дольше двадцати, но я не воспринимала такие разговоры всерьез, считая их не более чем позой. Для того чтобы уже отвергать жизнь, он был еще таким невероятно молодым. Мне казалось, что с годами он почувствует прелесть жизни и уж точно не захочет с ней расставаться.

Постепенно мы все реже стали видеться с Тони Наттоллом. Йен признался: Тони сам разрешил ему со мной встречаться, при условии, что Йен будет обо мне заботиться. Чувствовать себя домашним питомцем, переданным с рук на руки, было не особенно приятно, но с Йеном жизнь стала интересней, в каком-то смысле взрослее и насыщенней, так что я осталась с ним.

Время от времени мы подрабатывали, присматривая за детьми в окрестностях нашего района, когда их родителям нужно было отлучиться. Спокойной эту работу назвать нельзя. Однажды мы присматривали за двумя мальчиками, сыновьями бывших цирковых артистов. Стены в доме были увешаны афишами; дети прыгали по всей комнате, словно обезьянки. В другой раз маленькая девочка забралась на коленки к Йену и спросила его, будет ли он спать с ее мамой и не он ли ее папа.

Йену как-то удавалось поддерживать дружбу и с соседскими ребятами, и с более богатыми сверстниками из школы. Я тоже старалась сохранить старых друзей, но не преуспела в этом, в основном потому, что Йен был категорически против них. Я еще не успела этого осознать, а он уже начал контролировать мою жизнь — в самом начале наших отношений.

По выходным мы с подругой Элейн подрабатывали в продуктовой лавочке на городском рынке. Йен предложил обедать у них дома сэндвичами, приготовленными его мамой. То ли чрезмерная заботливость Дорин, то ли настойчивость Йена, который вознамерился следить за каждым моим шагом, помешали мне отказаться. Йен всегда встречал меня и конвоировал на работу и с работы. Часто бывая у них дома, я на удивление мало была знакома с его сестрой Кэрол. Внешне она была похожа на Йена, но вела себя гораздо застенчивей. Она не смогла поступить в гуманитарную среднюю школу, поэтому я считала ее менее одаренной, чем Йена. Ей было всего тринадцать, но я однажды предположила, как было бы хорошо вчетвером, если бы Кэрол начала с кем-нибудь встречаться. Йен сказал: «Ну нет, моя сестра с парнями гулять не будет!»

Его резкие вспышки злости, зачастую необъяснимые, нередко портили все веселье. Однажды мы вшестером пришли в гости к другу, и, разговаривая с его отцом, кто-то из нас начал расхваливать дом. Смущенный хозяин что-то пробормотал и сказал: «Да, здесь получше, чем в Мосс-Сайде*». Йен мгновенно вскинулся: «Чем вам не угодил Мосс-Сайд?» Пока бедняга пытался объясниться, Йен обвинил его в расизме, потом врезал кулаком кому-то из гостей и забился за диван. Помню, я ползала вокруг дивана на четвереньках, уговаривая его выйти, но на Йена нашло упрямство. В конце концов кто-то, скорее всего, Оливер Кливер, все же уговорил его пойти домой. 

Летом 1973 года родители Оливера отправились в отпуск, оставив сына жить в доме друзей. Но он пробрался обратно, и мы устроили немноголюдную, но сумасшедшую вечеринку, которая кончилась тем, что Йен выбил кулаком стекло на входной двери; никто не понял, что его так взбесило. Рана оказалась не слишком глубокой, и мы самостоятельно смогли довести его до больницы.

Наступила осень, и жизнь, казалось, снова должна была стать скучной. Однако Оливер, выпивая в пабе «Таверн Парк», познакомился с владельцем антикварного магазина «Копперфилд» Робертом и завсегдатаем антикварных ярмарок Джоном Талботом. Эти двое постоянно затевали вечеринки, особая атмосфера которых навсегда останется в моей памяти: они сделали осень 1973 года одной из самых счастливых в моей жизни. Мне было шестнадцать, я была впечатлительна, обожала «Канун святой Агнессы» Джона Китса и грезила об эпохе волшебников и рыцарей в блестящих доспехах.

Антикварный магазин, в котором устраивались вечеринки, располагался в старинном здании неподалеку от центра Маклсфилда. Каждый раз, когда Йен стучал в дверь, я начинала бояться, что нас не пустят. Но дверь неизменно открывалась — на самую малость, чтобы только протиснуться, — и мы попадали внутрь. Языки пламени облизывали стены камина; фоном играла обволакивающая музыка; бывало и угощение, разложенное искусно, как на пиршестве. Рядом ставилась огромная чаша с пуншем, в которую каждый выливал принесенное с собой. В завершение вечера некоторые гости могли вместе отправиться в душ. Йен никогда не горел желанием к ним присоединиться, предпочитая выкурить сигарету в одиночестве. Однажды к нам в кровать забралась совершенно голая девушка, не особенно привлекательная, но с весьма недвусмысленными намерениями. Йен ужаснулся и немедленно вышвырнул ее обратно. Впрочем, он не всегда сторонился других девушек. Однажды ночью он куда-то надолго запропастился, и я попросила Кельвина найти его. Кельвин отправился на поиски и тоже исчез; я начала искать их сама и обнаружила Йена в спальне, которую никогда прежде не видела, с блондинкой Хилари, чью красоту несколько портило косоглазие.

Однажды, поленившись возвращаться домой после вечеринки, мы остались ночевать у Джона. Стены спальни были не оштукатурены, обычную лампу заменяла деревянная люстра со свечами. Мы попытались впятером уместиться на одной кровати, но в конце концов Оливер отправился спать на кушетку. Йен потребовал, чтобы я легла набок, лицом к стене, а сам ухитрился лечь на спину: он не хотел, чтобы мы с Джоном спали рядом и прикасались друг к другу, но и сам бы не повернулся к Джону спиной. Я лежала, уткнувшись в каменную стену, по которой стекала вода, и никак не могла заснуть. На следующее утро Джон первым выбрался из постели, помазал лицо маслом Oil of Ulay и отправился варить нам кофе. Его приятели, Оскар и Берти, ночевавшие на кухне, присоединились к нам, и мы сидели, дрожа, перед давно потухшим камином, предаваясь воспоминаниям о вечеринке.

Мы были будто в пьесе Ноэла Кауарда и в какой-то степени гордились своей принадлежностью к «элите». Когда однажды на вечеринку попытались пробраться двое местных отморозков, их вышвырнули. На вопрос «почему?» Джон ответил: «Потому что вы омерзительны!» К внешнему виду гостей он был требователен. Иногда, например, объявлял, что все должны явиться в шляпах или одетые строго определенным образом. Тогда в пабе «Маклсфилд Армс» собирались юнцы во фраках и, изображая равнодушие, пускали пыль в глаза остальным посетителям. На самом деле все эти франты во все глаза рассматривали друг друга.
Среди друзей Джона Тальбота, всех этих чудаков, что обитали в мире антиквариата, Йен выглядел чуть ли не заурядно. Сам он наслаждался обществом новых знакомых, а их отношение к нему не испортилось, даже когда выяснилось, что Йен не гей. Он, правда, красил глаза, но мода того времени была столь причудливой, что ни макияж, ни вызывающая одежда и поведение не делали его таким уж особенным. Но Джон Тальбот видел силу характера Йена и понимал, что никто, кроме нескольких кумиров, не способен влиять на него. 

Родители Оливера Кливера в конце концов запретили ему посещать магазин Джона — по мнению самого Джона, упуская из внимания то, что Йен Кертис влиял на него гораздо сильнее. В свою очередь родители Йена считали, что это Оливер портит их сына.

После музыки Йен больше всего на свете любил одежду. Он постоянно стремился выглядеть необычно и привлекать внимание, вполне в этом преуспевая. Как-то зимой 1973 года, незадолго до Рождества, Йен присмотрел в магазине мужской одежды тигровый шарф. Денег на его покупку пока не предвиделось, и он постоянно ходил проверять, лежит ли шарф на витрине. Я тайком купила его, чтобы сделать Йену подарок на Рождество, — и в какое же он пришел отчаяние, когда не увидел своего шарфа в магазине! Он даже решил, что шарф перехватил у него Оливер.

Те, кто знал Йена в те годы, отмечают его доброту и глубокую искренность. Вещи, материальные ценности никогда не имели для него большого значения; он любил покупать пластинки, но как только они теряли прелесть новизны, запросто их одалживал или просто дарил. Он никогда не держал ни на кого зла, легко и, казалось, с удовольствием прощал.

Джон Тальбот так отозвался о смерти Йена: «Я удивляюсь, что все, кто позже писал об этом, старались представить Йена мрачным и печальным — мне он таким не казался. Но мифы о музыкантах рождаются быстро, и жизнь Йена неминуемо обросла легендами, которые иногда очень далеки от истины».


Перейти к следующей главе

Читайте также:
Похоронка: Закулисье ритуальных услуг
Похоронка: Закулисье ритуальных услуг
Безалкогольный дневник
Безалкогольный дневник
Экзистенциальная Благотворительность
Экзистенциальная Благотворительность