Когда гнетущий вопрос нельзя перевести в статус риторического, а друзья, паблики, экстрасенсы и канувший в лету доктор Курпатов не могут ответить, спроси у Сартра. Разбери игрушечную конструкцию своего мировоззрения, как он препарировал «Постороннего» Альбера Камю.
Да простит эти буквы атеистический экзистенциализм Сартра, но если принять его философско-литературное наследие за кафедральный собор, то паломнику и простому туристу не стоит подбираться к алтарю с поклоном и свечей, нужно смотреть на витражи. Хотя к чёрту никчемную образность, когда речь идет о Сартре. Не закапывайся в хрестоматийно известную «Тошноту». Если желаешь вчитываться или просто гадать по книге, пусть это лучше будут, к примеру, «Бытие и ничто» или «Экзистенциализм — это гуманизм». Есть, в конце концов, работа «Любовь, язык, мазохизм», которая позже вошла в «Бытие и ничто» и с которой начался этот FAQ на границе между потоком сознания и цитатником.
Спрашивай у Сартра, когда твоя жизнеспособность не просто падает, а срывается, как висельник, уже толкнувший табурет, но осознавший в последний момент, что верёвка слишком хлипкая и не выдержит. Так вот, не дай бог выдержит. Ну-ну, ты можешь плакать, печаль здесь никем не осуждается. Да и смеяться дозволяется.
Эмоция претерпевается. Нельзя выйти из нее по своей воле, она должна сама себя исчерпать, мы же не можем ее остановить.
В эмоции сознание деградирует и внезапно преобразует мир причинных связей, в котором мы живем, в магический мир.
«Очерк теории эмоций», 1939
Свобода
Ты порывистый подросток в фазе «We don’t need no education, we don’t need no thought control». Ты влюблен и в какой-то момент понимаешь, что любовь — это творчество, как первая песня, а отношения — это словно отрабатывать договор с лейблом — желанный, но трудоёмкий и изматывающий процесс. Ты будто наказан — упираешься в границы и законы, как загнанное животное в глухую стену. Всё в жизни начинается с вопроса о свободе и, словно по кругу, возвращается к нему. Не только в философских изысканиях, где, по правде сказать, чёрт ногу сломит, но и в бытовых, повседневных проблемных ситуациях. Свобода не столько данность, сколько действие. Согласно Сартру, свобода сопряжена с ответственностью, и эта сопряженность неизбежна.
Свобода – это как раз то ничто, которое содержится в сердце человека и которое вынуждает человеческую реальность делать себя, вместо того чтобы быть.
Человек не может быть то свободным, то рабом – он полностью и всегда свободен или его нет.
Фактичность присутствует повсюду, но неуловимо; я встречаю всегда только мою ответственность, именно поэтому я не могу спрашивать: «Почему я родился?» <…> здесь я встречаю только себя и мои проекты таким образом, что в конечном счете моя заброшенность, то есть моя фактичность, состоит просто в том, что я приговорен быть полностью ответственным за самого себя.
«Бытие и ничто», 1943
Так синеволосая Эмма, героиня фильма «Жизнь Адель», говорит, что именно Сартр помог ей в свободном становлении. Она же растолковывает своей новой знакомой смысл эссе «Экзистенциализм — это гуманизм»: бытие первичнее сознания, мы рождаемся, мы живем, и лишь потом нас определяют наши дела — отсюда огромная ответственность. И всё повествование начинается со случайного рассуждения Эммы о портрете: «Загадочная слабость человеческого лица. Знаешь откуда это? Это Сартр».
Мы одиноки, и нам нет извинений. Это и есть то, что я выражаю словами: человек осуждён быть свободным. Осуждён, потому что не сам себя создал, и всё-таки свободен, потому что, однажды брошенный в мир, отвечает за всё, что делает.
«Экзистенциализм – это гуманизм», 1946
Собственно, что ты хотел узнать? Ты свободен. Абсолютно точно, ты свободен. Живи теперь с этим, как с диагнозом. Но помни: последствия неизбежны.
Другие
Они — другие: те, кого ты любишь и кем ты одержим, те, на кого ты хочешь быть похож, и те, кто просто прохожий. Еще раз: все, к кому ты должен выражать своё отношение, все, кому ты должен, все, кто находится в зоне доступа и вне досягаемости. О кошмар, тебя нельзя изъять из множественных связей с окружающими.
Ты можешь быть талантлив и самоуверен или же загнан своими комплексами, в любом случае однажды придешь с вопросом «Что делать». И далее: тебя не любят, тебя не ценят, ты не чувствуешь тепла. Или, что хуже, наоборот, и это тебя тяготит — тот, кто рядом, просто замена того, кто был нужен. Ты придешь с любым вопросом о взаимодействии.
Если Сартр начинается не с чтения «Тошноты», то однажды появляется с бессмертным «Ад — это другие люди», изъятым из одноактной пьесы «Взаперти». Там вопреки всем сонетам и романам звучит неуловимое «Мы вместе навсегда» — это самое страшное наказание, страшнее демонических жаровен и котлов.
Откройте! Откройте! Я согласен на все, на испанский сапог, клещи, расплавленный свинец, тиски, удавку — на все, что жжет и дерет, я хочу мучиться по-настоящему. Пусть лучше побои, кнут, оспа, чем эта умственная пытка, этот призрак страдания, который ласково касается тебя и никогда не делает по-настоящему больно.
Гарсэн, «Взаперти», 1944
Дарья из одноименного мультипликационного сериала цитирует: «Ад — это другие», пусть и добавляет: «Хотя нет, ад — это я сама».
Другие — это тусклые проводники страдания в закрытом пространстве. Смирись.
Любовь
Сам Сартр бросался от одного увлечения к другому, не нарушая только одной беспросветно сильной связи — с Симоной де Бовуар, которая звала его своим духовным двойником и не уступала ему интеллектуально. Пожалуй, это единственная возможная вечность в рамках его жизни — оба представляли, что такое необходимость свободы и желание обладать и влиять, оба находили природу любви в болезненном конфликте. С кем бы они ни спали, их духовная связь, определенная ранним договором о воле выбора и откровенности, не нарушалась никогда.
В Любви любящий хочет, напротив, быть «всем в мире» для любимого; это значит, что он ставит себя рядом с миром; он сосредоточивает в себе и символизирует весь мир, он есть это вот, которое объемлет собою всех других «этих вот», он — объект и согласен быть объектом.
«Первичное отношение к другому: любовь, язык, мазохизм», 1943
Любовь — желание завоевать свободу другого. Объект любви должен сдаться добровольно, практически осознанно, а не насильно и только физически. Любящий жаждет признания своей силы и ценности, но получив признание, сам пугается его. Проще говоря, тебе нужно, чтобы тебя гладили по голове, словно ребенка, и вкрадчиво говорили, какой ты хороший, но аргументировали свое заявление с академической точностью и педагогической осторожностью, потому что медом тоже можно перекормить.
Ведь любящий по существу требует одного,— чтобы любимый сделал его предметом своего абсолютного выбора.
«Первичное отношение к другому: любовь, язык, мазохизм»
Неизвестно, какая стойкость требовалась де Бовуар, чтобы оставаться под одной крышей с очередной любовницей своего спутника. Она предпочитала сама контролировать эту ситуацию, периодически выбирая ему пассию. Вероятно, редкие проблески ревности доставляли особое удовольствие Сартру, не скрывающему подобные опыты ни в жизни, ни в работах.
Так и ты желаешь вывести из равновесия того, к кому в известном смысле неравнодушен, или же страдаешь от того, что другой тебе более не подвластен. Сам того не понимая, ты приходишь не за любовью, а за страданием.
Я не хочу сказать, что любовь — это садизм, я хочу сказать, что садизм коренится в любви.
Дневник Ж.-П.Сартра, запись 27 февраля 1940 года
Сахарного мало, любовь не столько пряник, сколько кнут.
Смерть
К философии обращаются в поисках ответов на главные вопросы. Вопрос о смерти пугает, потому что взывает к обреченности, неизбежности и неконтролируемому ужасу. «Мы все умрем» слишком часто нависает над всем, что творится в мечтах и трудах. Смерть мы образно приравниваем к финалу фильма или песни, образуя абсолютный конец сюжета.
С самого начала нужно отметить абсурдный характер смерти. В этом смысле всякая попытка рассматривать ее в качестве завершающего аккорда в конце мелодии должна быть неукоснительно устранена.
Поскольку смерть не появляется на основании нашей свободы, она может лишь отнять у жизни всякое значение.
Я не «свободен, чтобы умереть», но я смертельно свободен.
«Бытие и ничто»
Если верить Сартру, свобода сильнее смерти, она простирается за мертвую границу. Даже смерть не сумеет редуцировать тебя до нуля, но ответственность и действенность всё еще определяют твою всепоглощающую свободу. Чтобы перестать чувствовать себя маленьким и никчемным перед злым роком, нужно принять смерть —индивидуализировать её, осознать как бытовое явление, таким образом, снять с неё венец величия. Твоя смерть — это чуть серьезнее, чем, например, утреннее умывание, обед или переезд. Отличие, правда, в том, что это разовый акт.
Возможно, ты приходил с вопросом, где взять денег. Так вот, Сартр тебе бы не одолжил. Слишком много последствий, как говорится, if you know what I mean.
В конечном счете, как можно было предвидеть, достаточно отдать деньги, чтобы велосипед принадлежал мне, но нужна вся моя жизнь, чтобы реализовать это владение; именно это я хорошо чувствую, приобретая предмет; владение является предприятием, которое смерть оставляет всегда незавершенным.
«Бытие и ничто»
Конец плохой истории
Итак, мы одиноки, и нам нет извинений, любовь и садизм крепко связаны, а свобода побеждает смерть. Об остальном иди и спроси у Сартра сам — это и есть необходимое действие, в этом смысл. От его умозаключений становится легче дышать, где бы ты ни был — в очереди в супермаркете, в моменте времени, когда некогда любимый человек выходит за дверь и никогда не вернется, или на чьей-то церемонии бракосочетания, где чувствуешь себя клоуном из бродячей труппы цирка. Да, если верить впечатлениям и нынешнему положению дел, ничего не изменилось: ад — это другие.
За любое счастье приходится расплачиваться, нет такой истории, которая не кончилась бы плохо. Пишу об этом не с какой-то патетичностью, а просто так, хладнокровно, потому что всегда так думаю и потому что надо было об этом здесь сказать. Это ничуть не мешало мне впутываться в истории, но у меня всегда было убеждение, что у них будет мрачный конец, никогда еще мне не приходилось испытать счастья без того, чтобы я не подумал о том, что произойдет после.
«Дневники странной войны», 1939-1940
