Иллюстрация: Globus
16.08.2019




Покойный голос.
Интервью с Шопенгауэром
Покойный голос. Интервью с Шопенгауэром
Покойный голос. Интервью с Шопенгауэром
Покойный голос. Интервью с Шопенгауэром
Покойный голос. Интервью с Шопенгауэром

Неделя переживших детство.
Вступление редакции:

Мы знаем, что детство — это сложно. Давайте начистоту, детство — это кошмар. Всегда бывают приятные исключения, но совершенно во все мыслимые эпохи человечество оттесняло ребёнка в категорию Другого и поступало с ним соответствующе. Детей продавали в рабство, умервщляли за ненадобностью или по неосторожности, например, удушая во сне. Дети в кальвинисткой Швейцарии носили пояса верности, дети восточной Европы нового времени периодически умирали от слишком сильного пеленания, многие афганские дети и сегодня вынуждены носить оружие, а индийские — работать на угольных шахтах. Над детьми до сих пор совершается масса насилия — прежде всего, психологического — во всех странах, исключений нет. 

В то же самое время, детство — потерянный на заднем дворе ключ ко всем тайникам. Любая история, будь то история Французской революции, сталинского террора, восстания боксёров в Китае или что-то личное, начинается с истории детства. Абсолютно все люди — большие и малые, жертвы и палачи, безмолвные и «исторически значимые» когда-то были детьми. 

По инициативе и под редакцией Леси Рябцевой — журналистки и общественной деятельницы, занимающейся проблемой защиты детства и профилактикой сиротства, совместно с нашим литературным редактором Романом Смирновым, «Дистопия» запускает «Неделю переживших детство».

* * *

В рамках постоянной рубрики «Покойный голос» на «Дистопии» Роман Смирнов специально для «Недели переживших детство» поговорил с Артуром Шопенгауэром на его могиле во Франкфурте. Что думает создатель антинатализма о детях, как он пережил детство и смерть? 

* * *
 

Покойный голос.
Интервью с Шопенгауэром

 

 

Р.С.: Господин Шопенгауэр?

Шопенгауэр: Да? Я вас помню, помню, что обещал вам разговор, только у меня одна просьба — отойдите, пожалуйста, на два шага вправо. Вы стоите на том месте, где любят ходить жуки.

 

Р.С.: Да, конечно. У вас тут довольно уютно — на франкфуртской могиле. Разве что одиноко. Ваша могила совершенно отделена от остальных этим строгим кустарником.

Шопенгауэр: Одиночество есть жребий всех выдающихся умов. Посмотрите, кто похоронен по соседству и от какого общества меня защищают эти кусты. Торговцы антиквариатом, священники, бургомистры, в крайнем случае — музыканты. Как среди них можно чувствовать себя хорошо? Я вам так скажу, ежели не желаете нажить себе врагов, то старайтесь не выказывать над людьми своего превосходства. Конечно, трудно нажить себе кого-то, когда ты умер, но именно по этой причине я лежу тут совсем один. Вы слышали историю о том, как Фихте похоронили с какими бюргерами-идиотами, в первый же вечер они сели играть в шахматы и поссорились так, что не говорят уже двести лет? Не друг с другом, а, кажется, вообще. Фихте оказался слишком смышлёным для них. Показал своё превосходство. Его было не скрыть.

 

Р.С.: С вами также?

Шопенгауэр: Я бы не отказался лежать здесь с Фихте или, тем более, с Кантом. Но на меньшее я не согласен. Один из этих напыщенных Наполеонов, Бисмарк или какой-то другой политикан были бы уже до смерти мне скучны. Вы представляете, что такое скучать до смерти, когда вы уже в могиле?

 

Р.С.: Я не был в могиле.

Шопенгауэр: И зря. Это прекрасно. Я счастлив, как и всякий мёртвый. Ведь счастье — это чувство свободы от боли, а мёртвые на знают боли. Так что задавайте мне, счастливому, свои вопросы и убирайтесь отсюда скорее.

 

Р.С.: Тогда…

Шопенгауэр: Простите, я уточню. Я, строго говоря, вообще не понимаю, что вы тут делаете. Вы все. Я слышал, сколько людей трутся о могилы Гёте или могилы Гегеля. Дело даже не в этом… Дело в том, что все их книги — как и мои книги — вы до сих пор читаете. Господа, прошло полтора века! Вас уже… Сколько там?

 

Р.С.: Семь с половиной миллиардов.

Шопенгауэр: Семь с половиной миллиардов! Неужели у вас нет той лавины авторов, которая бы беспощадно вытеснила всех нас, стариков? По всем законом прогресса я — Артур Шопенгауэр — давно должен был быть забыт. Так что я спрашиваю ещё раз: какого чёрта вы все тут делаете? И какого чёрта перед вашими глазами делают мои тексты? Где прогресс?

 

Р.С.: Это сложно, и, на самом деле, больше всего я хотел поговорить с вами о детстве и концепции антинатализма. Не о прогрессе.

Шопенгауэр: Думаю, это слабая тема. Думаю, тут всё очевидно. Вам не стоит рожать, как минимум по двум причинам, и если эти причины для вас ничего не значат, вы проявляете постыдное свинство.

 

Р.С.: Причины?

Шопенгауэр: Во-первых, рожая человека, вы обрекаете его на страдания. Жизнь — это страдания, в любом случае. Я знавал министров-президентов, фермеров, нищих, мужчин и женщин — страдают все. Люди безропотно принимают эти страдания во многом потому, что им просто некуда деться. Если вас всё-таки произвели на свет, то есть родили, — без вашего, замечу, спроса и ведома — приходится жить, так как уйти от жизни неимоверно страшно и часто даже болезненно. Скажите, как можно обречь кого-то невинного на страдания длинною в… Сколько сейчас живут, в среднем?

 

Р.С.: Лет 70.

Шопенгауэр: Страдания длиною в семь десятков лет! Это долгие-долгие страдания, особенно в детстве, когда всё по-новому, то есть по-новому больно, по-новому глупо, по-новому несправедливо — час ребёнка длиннее, чем день старика.

 

Р.С.: А вторая причина?

Шопенгауэр: Вторая причина ещё проще. Вам не следует рожать хотя бы, исходя из того, что людей на планете и так уже безобразно много — это вредит природе, вредит животным и, в конце концов, самим людям.

 

Р.С.: Кстати говоря, о животных, я знаю, что вы стояли у истоков зоозащитного движения здесь, во Франкфурте.

Шопенгауэр: Да. И я абсолютно горжусь этим. Это было то странное время, когда чаша гуманизма оказалась переполнена через край, и из неё полилась липкая струя какого-то политического абсурда. Вы помните это время? Всё это было, кстати говоря, с подачи французов. Десять лет первой революции, потом эпоха Наполеона, потом революция 1830 года, революция 1848 года… Сколько революций у французов было ещё с тех пор? Штук сорок?

 

Р.С.: Одна. В 1871-м. Когда свергали Наполеона Третьего — племянника первого Наполеона.

Шопенгауэр: Удивительно. Знаете, в некоторых частях света водятся обезьяны, в Европе же водятся французы, что почти одно и то же. Я хочу сказать, что во времена трёх французских революций все в Европе боролись за всех. Боролись за права немытых крестьян, безмозглых рабочих, жадных лоснящихся буржуа, напудренных ненужных миру интеллигентов. Но, что удивительно, за права животных не боролся никто. Согласитесь, как можно думать о благополучии бездомных пролетарских детей, которые в лучшем случае вырастут насильниками и пьяницами, и не думать при этом о уюте котёнка? Мне казалось всё это несправедливым и странным. Я встал на сторону животных и ничуть не жалею об этом.

 

Р.С.: Сегодня у ваших взглядов — я имею в виду антинатализм, опустим животных — есть целая когорта сторонников. Их не так много, но они есть.

Шопенгауэр: На самом деле, многие эпохи пытались отвадить человека от такой пакости, как размножение. Но судя по тому, сколько людей живёт, например, в современном Франкфурте, человек оказался упорнее времени и тупее себя самого. Неприятие разных обществ и разных культур к размножению, конечно же, сказывались на ребёнке и превращали детство в кошмар. Поверьте, в своей ретроспективе детство ещё ужаснее, чем сегодня.

 

Р.С.: Вот. Об этом я и хотел спросить. Откуда у человека во все известные времена было столько злобы по отношению к детям? Во всех античных обществах детей то и дело за ненадобностью убивали: в возрасте трёх, пяти, иногда даже семи лет. Убивали просто потому, что они надоели. В Европе Нового времени, когда царило просвещение, ребёнка могли запороть в школе до смерти. А в Российской империи, например, до самого 1917 года сохранялись так называемые субботники — днём в субботу провинившиеся гимназисты и школьники должны были приходить к своим классным руководителям на публичную порку. Я занимался этой темой и могу ночь напролёт приводить примеры.

Шопенгауэр: Я понимаю вопрос. И позвольте, я расскажу вам, откуда берутся дети.

 

Р.С.: Я вроде как…

Шопенгауэр: Оттуда же, откуда берутся кровь, выделения, а по старости ещё и страшная вонь. Вы понимаете, к чему я клоню? Если нет, я расскажу вам, как детей делают.

 

Р.С.: Я примерно…

Шопенгауэр: Также как передают сифилис, триппер, хламидий и вшей. Потея и испуская смрад. Сам процесс зачатия, и уж поверьте, процесс рождения по сути своей отвратительны. Я как-то раз видел, как рожала свинья… Я хочу сказать, что в христианской культуре, которая так тесно связана с категорией эстетически прекрасного — идеального, платонического — ребёнок, появляющийся на свет таким мерзким способом, всегда был обречён на презрение.

 

Р.С.: Примерно так же было в античной Греции, античном Риме? С их культом взрослого мускулистого чистого тела ребёнок казался уродцем, вылезшим из неприятного месива?

Шопенгауэр: Да, всё так. То же и в исламской культуре, которая помешана на чистоте. Вы видели, как мавры или берберы моют руки? Они омывают их от кончиков пальцев до самого локтя — часто это длится дольше, чем мой утренний туалет. В такой культуре на ребёнке неизбежно будет лежать печать грязного существа — даже когда его отмоют от материнской плаценты, крови и отрежут пуповину, похожую на истощившегося червя. Подобно свинье, которую на Востоке отказываются есть за то, что она поглощает собственный кал, ребёнок оказывается низвергнут.

 

Р.С.: Как-то всё это…

Шопенгауэр: Уродливо? Нездорово? К какому выводу в конце концов пришли Вольтер, Юм и Кант? К тому, что мир есть госпиталь для неизлечимых.

 

Р.С.: Пожалуй, большинство людей в современном мире не согласятся с вами. Не согласятся с тем, что пора прекратить рожать. Вернее, они прямо сейчас не соглашаются. Вот в эту секунду. Каждой фрикцей, каждой схваткой, в каждом более-менее крупном городе земного шара.

Шопенгауэр: Значит, они глупцы. Но мне всё равно. Кто придает большое значение мнению людей, делает им слишком много чести. Знаете… Я думаю, вам пора. Я устал от вас.

 

Р.С.: Спасибо за разговор.

Шопенгауэр: Не раздавите моих жуков, когда будете проходить мимо моей могилы!  

Читайте также:
Похоронка: Закулисье ритуальных услуг
Похоронка: Закулисье ритуальных услуг
Рассказ «Лес»
Рассказ «Лес»
Непокой, или Кучерявый траур Тикая Агапова
Непокой, или Кучерявый траур Тикая Агапова