Автор:
Иллюстрация: Andrew Wyeth
03.05.2014
Джером Сэлинджер
Джером Сэлинджер
Джером Сэлинджер
Джером Сэлинджер
Джером Сэлинджер

Кто такой Холден Колфилд?

«The Catcher in the Rye» — единственный роман и самое громкое произведение американского писателя Джерома Дэвида Сэлинджера. Тоненький роман опубликовали в 1951 году, главный герой которого беспрестанно курит, грызет ногти, ругается и ежесекундно испытывает необъяснимую боль за все человечество. В первый же год было продано 60 000 000 копий. Асоциальный, ненавидящий и презирающий всех Холден Колфилд стал душой компании.

«The Catcher» был написан в период послевоенной растерянности. Война, как известно, вещь травматичная. Настолько, что пройдя ее можно смело считать, что родился на свет вторично, как бы банально это ни звучало. Литературные герои 50х все несут оттенок войны на своем поведении. Это либо солдаты, переживающие экзистенциальный кризис под безоблачным небом над полем брани, как у Нормана Мейлера; либо солдаты метафорические: люди переходного периода, которые не могут поверить в мир и свою ему сопричастность. Они растеряны, потрясены, пытаются найти свое место среди людей, прогуливающихся вечерами в парке и просто бытующих. Люди, которые вроде бы идут, но не прокладывая дорогу и не намечая цели, дорога ведет их. Таким человеком является Холден Колфилд.

Холден замкнут на себе, но видит только отрицательное, занижает очевидные достоинства и не может найти внутреннюю опору взяться за что-либо. Он потерял жизненные ориентиры, но видит и чувствует глубже и острее. Он будто бы знает в чем суть жизни, все просто и одновременно невыполнимо, недосягаемо. Его раздражают все окружающие, чем они заняты и на что тратят время. Дешевый суррогат, сахарозаменитель, гранатовый сок, в котором 70% яблочного. И с этим ничего нельзя поделать. В каждой минуте существования человеческого заложен ложный смысл. Точнее, все смыслы давно исчезли. Это игра в лотерею, где выигрышные номера давно изъяты. И он один знает это, когда все остальные с замиранием ожидают розыгрыша.

Холден берется за что-то, но не доводит до конца, от школьного сочинения до первой влюбленности, ему не хватает ни жизненных сил, ни заинтересованности. Он доходит до самого первого, абсолютного «зачем?» — и не находит подходящего ответа. Никакой первопричины. Бессмыслица. Пустышка.

You all are phonies

Он пытается выбраться из этого и пускается в путь.

Он будто бы идет домой, но это вовсе не его цель. Это лишь дань логике, но не ее реальное построение. Символ, утративший свое значение.

Настанет день — тебе придется куда-то идти

Холден не стремится домой, куда важнее сам элемент дороги. Дорога — это переходное состояние, движение из пункта А в пункт В. Пока ты перемещаешься, ты не принадлежишь ни времени А, ни времени В, ты вне истории, потому что история вершится и записывается в городах. В дороге ты находишься в переходном времени остановившемся времени и только в своей личной истории.

Холден ждет перемен. Он пытается вырваться из своей зацикленности, из своего внутреннего персонального ада. Не забывайте, Сэлинджер писал the Catcher’а на полях боя Второй мировой. На войне ты обостренного чувствуешь свою телесность, бессмысленность всего происходящего и абсолютную агрессивность мира. В текстах Сэлинджера предметы беспощадны по отношению к человеку. Если на странице появляется стакан, то он обязательно разобьется, если это окно, то оно прижмет кому-то пальцы, а газовая плита и вовсе взорвется при ее распаковке.

Холден пытается опуститься на самое дно. Он отправляется в Нью-Йорк (ну, тут надо явно поставить точку). До дна, чтобы оттолкнуться и выплыть, чтобы просто начать что-то чувствовать, хотя бы отвращение к себе. Он напропалую врет. Он тратит деньги. В Нью-Йорке за деньги можно все, я это знаю. Он старается напиться, но  выходит так себе. Танцует с девчонкой, пытается с ней флиртовать, но, небо, какая тоска, мисс, вы полная дура, вам никто этого раньше не говорил? Удиительно! Приятно, что я буду первым. Он вызывает к себе проститутку, в ситуации полной неловкостей. Наверное, он был первым и последним человеком, который видел в ней человека, который настолько сочувствовал и проникся ей, что позабыл, что девушка, сидящая в одном белье в его комнате пришла в эту комнату ради денег.

Ведь Холден пережил настоящую драму. Нет ничего страшнее потери близкого человека. Он не может смириться с тем, что остальные члены его семьи спокойно живут дальше, а непричастные никогда не смогут понять его боль.

У Сэлинджера обостренный, идеализированный образ семьи, людей, объединенных чем-то большим, чем просто одной фамилией. Соединены одним духом, единой кровью. Это его личное желаемое, выданное за действительное. Вспомните, как Холден говорит о своих брате и сестре. И как он говорит о том, чему же он действительно хочет посвятить свою жизнь:

«Понимаешь, я себе представил, как маленькие ребятишки играют вечером в огромном поле, во ржи. Тысячи малышей, и кругом— ни души, ни одного взрослого, кроме меня. А я стою на самом краю скалы, над пропастью, понимаешь? И мое дело— ловить ребятишек, чтобы они не сорвались в пропасть. Понимаешь, они играют и не видят, куда бегут, а тут я подбегаю и ловлю их, чтобы они не сорвались. Вот и вся моя работа. Стеречь ребят над пропастью во ржи. Знаю, это глупости, но это единственное, чего мне хочется по-настоящему. Наверно, я дурак»

Вот и вся моя работа. Стеречь ребят над пропастью во ржи

Сколько в этом нежности. Попытки уберечь кого-то от той боли взросления, которую переживает он сам. Быть взрослым полный отстой, ребята. Малыши — они, в общем-то, все хорошие.

Это для нас этот мир  воображаемый, для Джерри Сэлинджера семья Глассов куда реалистичнее, чем весь остальной мир. Потому их жизнь он знает до мелочей, он крестил Симора и грел бутылочки для Фрэнни, а вас он не знает, не видел никогда, да и не хочется ему вас видеть.

Глассы — блистательные интеллигенты. В центре пророчествующий Симор, на которого пролита божественная благодать в таком количестве, что не смогла уместиться в одно тело, расплескавшись по остальным братьям и сестрам. Симор настолько безупречен и идеален, настолько свят и все человеческое ему чуждо, что даже не верится. Идеалисты рыдают над книгой. Ну нет такого в жизни простых смертных. А жаль.

Слишком умные дети. Взрослые в мире Сэлинджера, в основном, отмалчиваются. Они как будто бы все знают, но только ничего не говорят.

И что же нам остается, когда последний пророк на Земле кончает с собой? Что за страшный приговор он вынес миру?

Глассы — это воплощенная мечта, несбыточная, а такая желанная. Такое же разочарование, как вся правда о Санта-Клаусе. Холден же Колфилд — это маскировка. Он — воплощение каждого из нас. Ох, ну если вы не видите, осуждаете или не понимаете — поздравляем, вы не такой как все. Тысяча вас вон таких там стоит, но мы можем вас поздравить. То ли вам совершенно без разницы, вы не рефлексируете и не меняетесь, то ли вы не испытываете чувства сомнения и потерянности, никогда не чувствовали запутанность в своих эмоциях и идеях. Жаль, что мы не такие, как вы.

Холден — первый лирический герой, чьи проблемы универсальны. Если посмотреть внимательно, то роман весь состоит из рассказов. Каждая глава — законченная единица, как пережитое приключение, собрание анекдотов. Собственно, как роман — это тоже подделка. Единственный роман автора оказался по сути своей сборником рассказов. Правда, в отличие от того же Тома Сойера, чья биография создана тем же способом, Джером Дэвид не никогда не дает нам полную картину истории. Часть панорамы устранена. Зачастую мы знаем все про диванные подушки и стаканы, которые стоят в комнате, но не знаем, как выглядит герой. Он недоговаривает, позволяя нам самим достраивать картину происходящего и дописывать биографию героя, точнее, вписывать туда свою биографию и свой собственный жизненный опыт. Примерно тем же занимается Де Домье Смит. Он придумывает себе внешность монахини Ирмы, с которой ведет переписку, ну, не будем скрывать, это частая проблема — представлять себе собеседника до момента встречи. И вот он пускается в путешествие, дописывая ее биографию, наполненную его личным восприятием, его личным образом, какими там должны быть монахини, в которых томится художественный гений. А правды там нет ни на грош, одно полноценное персональное восприятие. Хватит ерудой-то заниматься, ей-богу, что за романтика. В этом есть глубокий нарциссизм: сравнивать все со своим абсолютом, пропускать кого-то или нет, как по росту пропускают детей на американские горки.

— Джером, кто такой Холден Колфилд?

— Холден Колфилд — это я.

Читайте также:
Однажды в Льеже
Однажды в Льеже
Апология Творца
Апология Творца
Экзистенциальная Благотворительность
Экзистенциальная Благотворительность