1

В Нью-Йорке той весной было неожиданно пасмурно и по-осеннему дождливо.

Гид группы молодых российских художников, приехавших на международную выставку, то и дело повторяла извиняющимся тоном:

– Кто же знал, ребята?!  Сколько здесь живу, не припомню, чтобы в конце мая шел такой дождь.

Наш микроавтобус, тем временем, проезжал сквозь ряды строений Манхеттена,  преодолевая, словно бы разрезанный перфекционистом, пирог кварталов. Дворники машины неистово работали, смахивая потоки воды, которые не капали, а в буквальном смысле слова лили как из ведра. Казалось, что у них там – наверху – окончательно прохудились трубы, и больше ничего не оставалось как беззастенчиво залить соседей снизу.

Водитель, коренастый афроамериканец, нервно правил руль, периодически прикасаясь к темно-синей шляпке, по-видимому, входившей в комплект форменной одежды. Я наблюдал за его мощной шеей, то размышляя на отвлеченные темы, то, глядя в окно, возвращался к своей персональной судьбе. Мне, наконец, стало казаться, что путь, которым я шел едва ли не со старших классов школы, стал выводить меня на определенные рельсы, и мое включение в делегацию было явным тому свидетельством.

Организация нашего визита проходила на самом высоком уровне. Нас, привыкших работать в сложных, часто невыносимых, условиях, в атмосфере абсолютного безденежья, не имеющих возможности даже выставить свои работы, вдруг заселили в лучшие номера роскошных отелей, окружили заботой и вниманием. Поговаривали, что вся эта поездка, а вместе с ней и выставка, лишь ширма для отмывания серьезных денег. К тому же возглавлял нашу делегацию едва ли не заместитель министра. Шептались также, что в сравнении – расходы, которые терпели организаторы на нас, были для них сущими копейками.

После  участия в пресс-конференции и приеме, данном в нашу честь в одном из залов российского консульства, мы вернулись в отель. На следующий день ко мне должна была приехать Лена – девушка, которая была свидетельницей моих самых первых шагов в изобразительном искусстве. Сидя в мягком тряпичном кресле и разглядывая в окно залитый неоновым светом город, я вспоминал, как много мы прошли вместе. И вот наконец – если не триумф, то уж точно яркий свет в конце тоннеля. Я мечтал, чтобы Лена, периодически не только видевшая мое отчаяние, но и сама в него впадавшая, поняла, что все позади: я смог навязать себя миру, что я победил. Что, черт возьми, мы победили!

В моем рюкзаке уже лежал гонорар за поездку – немыслимая сумма, которую я, опьяненный происходящим, решил потратить на лучший подарок, какой только можно преподнести любимой девушке. Это была пара колец,  увиденная мной в местном журнале, имитация болтиков на изящной полоске драгоценного металла, которые должны были навечно скрепить связь наших судеб.

И хотя дождь за широким окном все усиливался, внутри меня цвели сады, а в тени деревьев пели райские птицы. Холодный ветер, вобравший в себя молчаливую силу Атлантического океана, тревожно присвистывая, облизывал каменный утюжок отеля Dream, в котором я находился.

По телевизору сообщали, что в городе объявлено штормовое предупреждение. На тонкой плазме мелькали кадры поваленных деревьев, разбитых стекол, полицейские мигалки и встревоженные лица горожан, рассказывавших об увиденном.

Странно, но все это мало меня касалось. Я знал, что построенный навечно город устоит, мои планы исполнятся, а мечты сбудутся, что завтра будет новый день, и я, наконец, обниму свою Лену.

Приняв горячую ванную, я разместился в по-гостиничному уютной кровати king-size и, почувствовав вдруг навалившуюся усталость, заснул глубоким липким сном.

2

По моим наблюдениям, все люди в той или иной степени грешат тем, что ожидают от некоего события слишком многого, а когда оно происходит, скукоженное и не столь интересное, как фантазии о нем, искренне расстраиваются. Каждый справляется с разочарованием по-своему, но мне повезло – в такие минуты я лучше всего работаю. Картины возникают сами собой: искаженные образы, передернутые лица, неестественно длинные языки, будто бы вырванные из горла, часто оголенная плоть и яркие краски – красный, оранжевый, желтый, синий. Американская критика назвала мои работы «полными внутреннего драматизма человеческими документами» и поставила в ряд самых многообещающих продолжателей дела Фрэнсиса Бэкона – художника, которым я действительно восхищался.

Моя Лена, изможденная тяжелым перелетом, дремала в постели, я же, словно загнанный зверь, бродил из угла в угол, переживая, что все пошло не так, как я задумывал. Вечером должен был состояться прием в Нью-Йоркской академии художеств, на котором соберется весь свет современного изобразительного искусства. Там, по словам всемирно известного искусствоведа, владелицы сети галерей Ольги Евгеньевны, можно было не только познакомиться со знаменитыми художниками, но и «навести мосты» с агентами, частными коллекционерами.

– Ребята, я понимаю, что все вы в первую очередь художники, но всего один вечер нужно побыть и менеджерами. Поверьте, от этого во многом зависит ваше будущее, – говорила она на утреннем собрании. – Сегодня у вас есть шанс вырасти из просто талантливых в по-настоящему успешных авторов. Короче говоря, это ваша счастливая лотерея, где едва ли не каждый билет выигрышный. Не воспользоваться этим шансом — значит лишить себя возможности продолжить карьеру на еще более серьезном уровне.

Я смотрел на грузную фигуру Ольги Евгеньевны, ровный ряд ее белоснежных зубов, модные очки в глянцевой черной оправе; вглядывался в бриллиантовый блеск на мочках ее ушей и понимал, что она, конечно, права. Коллеги говорили, что авторы работ, пользовавшихся спросом на подобных мероприятиях, в дальнейшем могли рассчитывать на подписание с ней договора, становясь затем коммерчески успешными деятелями.

Обо всем этом мне хотелось как можно скорее рассказать Лене, ведь она всегда мечтала о том дне, когда мы сможем, наконец, решить свои бытовые проблемы, а еще – самое главное – вместе побывать в Ницце. Этот французский городишко, надо сказать, с момента первого посещения буквально захватил ее сознание.

– Артур, это истинный рай на земле! – вновь и вновь повторяла она. – Тебе там очень понравится! В Ницце бывали Матисс, Дюфи, Шагал, не говоря уже о пишущей братии – поэтах, драматургах, писателях. Все творческие люди были без ума от этого места!

Обычно я умилялся этой идее, мол, какая Ницца, если случалось, что нам просто-напросто нечего было есть. В такие минуты Лена, вопреки моим протестам, отправлялась к старшей сестре, которая жила с супругом в центре столицы, и возвращалась оттуда навеселе, (он коллекционировал вина), да еще и с пакетами, полными самой изысканной провизии. Нередко дополнением к этому был и новый наряд – сестра, зная, что мы нуждались, не скупилась на подарки.

Увлечение Ниццей, к слову, началось у Лены сразу после свадьбы сестры. Ее супруг, крупный рантье, приобрел там квартиру, по большей части пустовавшую, и вроде как был не прочь принять под своей крышей художника.

Меня воротило от самой этой идеи, ведь я живо представлял его надменный отеческий тон и дальнейшие рассказы коллегам: «Приютил вот художника, может, слыхали?»

Я старался редко выходить в свет (куда меня к тому же не сильно звали), но по слухам знал, что существуют люди, умеющие следить за модой и жить, что называется, стильно. Так, что понимающие выскажут свое одобрение. Это стремление было замешано на неплохом образовании и практически безграничных возможностях, развязывавших руки в реализации едва ли не любых амбиций. «Приютить художника» было в этой системе координат по-своему круто и вызвало бы неподдельный интерес у друзей и коллег – подлинной целевой аудитории самого поступка. Впрочем, я был человеком мнительным и вполне мог заблуждаться в своих оценках на фоне слепой ревности к более удачливому самцу.

К сожалению, я не захватил с собой мольберт и краски, а карандашные наброски в альбоме не давали того эмоционального выброса, в котором я сейчас нуждался. Я открыл простенький ноутбук и, не без труда подключившись к местному wi-fi, увидел в ленте одной из социальных сетей, что сестра Лены тоже в Нью-Йорке.

Люба – так ее звали – с супругом и другом семьи уже успели отметиться в номере отеля The Plaza, выложить фотографии с обеда в, судя по комментариям, в лучшем ресторане города Masa, а также с непродолжительного променада в Центральном парке.

Я с раздражением захлопнул ноутбук и, подойдя к окну, опустился в кресло. Лена отчего-то забыла упомянуть, что приехала не одна.

Между тем, погода понемногу улучшалась. Солнце сперва робко, словно школьник, подающий милостыню, взобралось на небо, но разошлось, раздухарилось и стало беззастенчиво, будто площадная девица, дарить свое тепло всем и каждому. Я тоже, на равных с другими, наслаждался его лучами. Но пришедшее вдруг осознание собственного счастья не мешало разрастаться поселившемуся во мне и подрагивающему где-то под сердцем склизкому червю подлой тревоги.

Я с нетерпением ждал, когда Лена, придет в себя, чтобы обрадовать ее своей идеей. Наконец, мы могли позволить себе сделать то, о чем давно мечтали.

3

Прием не произвел на меня должного впечатления, впрочем, как и я не произвел фурора среди собравшихся.

Доброжелатели донесли мне, что частные коллекционеры посчитали мои работы «лишенными узнаваемой оригинальности», иначе говоря – посредственными. Тем не менее, очень импозантный седой старичок с ярким платком в нагрудном кармане, подойдя ко мне с бокалом шампанского в руке, предложил уступить ему за символическую сумму работу, которую я считал вершиной своего творчества – яркий триптих, безусловно, подражательный,  но, вместе с тем, обладавший, как мне казалось, необъяснимой силой. Умудренный опытом коллекционер увидел в нем борьбу добра со злом, столкновение ангела и демона в желании обладать младенцем, который был изображен на центральном полотне. Молочное личико его было размыто – вздернутый носик, раскрытый в истошном вопле рот; жирные мазки красного, черного, желтого, зеленого.

– Не упускай свой шанс… – на секунду задержавшись возле меня, шепнула Ольга Евгеньевна, обладавшая уникальным даром контролировать все вокруг.

Обуреваемый сомнениями, я взял пятиминутный тайм-аут, опрокинув в баре две стопки водки, вспомнил о Лениной мечте побывать вместе в Ницце, после чего вернулся к покупателю и тут же стал богаче на некоторое количество тысяч долларов. Стремительно выписанный чек также стремительно переместился во внутренний карман моего пиджака. Мы пожали друг другу руки, и новый обладатель моего триптиха, приподняв бокал и мило улыбнувшись, присоединился к другой компании.

***

Когда мы с Леной оказались в ресторане, эти трое уже сидели за столом, обсуждая меню друг с другом и пожилым официантом, стоявшим по струнке рядом с ними. Кажется, они заказывали вино и устрицы.

– О, какие люди! – воскликнул супруг Любы, театрально раскинув руки.

Он был полноват, но довольно ухожен – лицо, несмотря на возраст, без намека на морщины, очки, возможно лишь для имиджа, со стеклами-пустышками, клетчатый костюм-тройка из благородной ткани. Другой на моем месте мог бы отдать за этот ужин немало. Считалось, что Иван элегантно разрешал вопросы аренды торговых помещений в одном из главных универсальных магазинов столицы. Я не собирался открывать в торговом центре у стен Кремля своей галереи – то были другие времена;  да и жил я в иной системе координат, но на ужин, увы,  не пойти не мог.

Лена вела себя довольно странно: то вдруг сыпала сальными шуточками, то раз за разом удалялась в уборную. Она была задумчива и как-то по-новому отстраненна. От вина она решительно отказалась и, когда Иван, мне показалось, довольно искренне, предложил выпить за мои творческие успехи, без особого энтузиазма пригубила стакан с водой.

— Ну и слава богу, а то бы и дальше сетовал на несправедливость мира! – бросила она и не к месту засмеялась. 

Немного оживлял всю эту компанию друг их семьи – Алексей. Худой высокий парень – он был похож на подростка и демонстрировал большие познания не только в области современного искусства, но и моей профессиональной карьеры, что показалось мне странным.

– Лена мне рассказала, что вам удалось выгодно реализовать свою продукцию, – в какой-то момент поделился он. – Представляю, как много это для вас значит. В наше время путь художника – сложный выбор.

Я не знал, когда это Лена умудрилась рассказать о моей недавней сделке, а кроме того был обескуражен словом «продукция» в отношении своего триптиха.

– Путь художника всегда был сложен. Куда проще – путь ремесленника или торговца, – мой голос звучал монотонно. Иван подлил мне вина. – Мы не производим продукцию, не выстраиваем бизнес-планов…

– Постой, но ведь на что-то нужно существовать! – встряла в наш разговор Люба, – Пока человек один, он может полагаться на голый случай, но другое дело, когда появляется семья!

– Не надо, – сдавленным голосом прервала ее Лена.

Казалось, что вся эта компания нападала на меня. Я чувствовал это по тому, как они переглядываются, как дергаются в противных ухмылках уголки их губ. Они не признавали моего успеха, отказывались в упор замечать его, считали, что он случаен, и будет нивелирован дальнейшими поражениями.

Мне так много хотелось сказать им в ответ: о том, что творчество – выбор сильных, причем выбор, который совершаешь не ты. Честно говоря, в глубине души я ждал, что это скажет Лена, но, бросив на нее взгляд, я с потрясением осознал, что она разделяет их точку зрения, что она больше не со мной, что это не она, а чужой, незнакомый мне человек, забравшийся в тело моей любимой.

Стол вдруг качнулся, как если бы корабль, на котором мы плыли, столкнулся с айсбергом. За широким окном ресторана мельтешили люди, проезжали многочисленные автомобили. Погода снова испортилась – мелкий дождь еле слышно стучал по стеклу и, разбиваясь о его поверхность, прозрачными слезами стекал вниз.

4

В отеле я попытался было поцеловать Лену. Она молча подставила мне свои губы.

– Что с тобой происходит? – оторвавшись на мгновенье, спросил я.

– Все в порядке, продолжай.

Я безумно соскучился по ней и, как в старые времена, повалил на кровать. Раздевая ее и попутно целуя все, что попадалось на пути – я сам не заметил, как взобрался на нее. Задвигался, укрывшись легким одеялом, желая отгородиться от города, от мира, от прошлого и будущего, чтобы остались только мы двое, чтобы существовало только здесь и сейчас. Задвигался и тут же остановился.

Лене было тяжело, ее тошнило. Она вскочила и скрылась в туалете. Там ее вырвало. Умывшись, она вернулась в постель.

– Извини, – только и смогла произнести она, повернувшись ко мне спиной.

Я обнял Лену, положив руку на теплый живот. Странное ощущение – мне показалось, что я обнял труп – чужой и безмолвный. И тем удивительнее было это обжигающее руку медовое тепло – там, под ее бархатистой кожей, внутри самого любимого, что было в моей жизни, начиналось нечто новое.

Мне захотелось тут же отдернуть руку, убежать, скрыться так далеко, чтобы никто и не вздумал меня искать. И рисовать, рисовать, рисовать. Рвать холсты, отрывая свое прошлое, наше прошлое, и рисовать по-новому – мазки резче, движения радикальнее. Я чувствовал, что здесь и сейчас я перерождался: необдуманно, но осознанно.

***

Меня разбудил стук в дверь. Сперва довольно робкий, но с каждой серией набирающий силу. Тук-тук-тук, затем тишина, и снова три удара.

– Кто там? – мало что понимая, сказал я.

Во рту было гадко. Поморщился и оглядел комнату.

– Room service, sir! – донеслось из-за двери.

Я прикоснулся к другой половине кровати и понял, что Лены нет. Вскочив, прошел до двери, попутно отметив, что с подставки для вещей пропал и ее чемодан.

Я открыл дверь.

– Где Лена?! Вы не видели мою девушку? – как есть – в трусах и майке, я едва не набросился на горничную.

Это был high-class отель, и поэтому испуганный взгляд быстро сменился на услужливую улыбку.

– Леди покинула номер в сопровождении молодого господина, – сказала она по-английски и добавила. – Он чем-то напоминал ребенка.

Город, между тем, продолжал завывать.

– Ты проиграл, – шептал он мне, – теперь ты всегда будешь один – и только так добьешься того, о чем даже не смеешь мечтать.

Я сделал шаг назад и медленно сполз по стене. По телевизору передавали, что шторм будет продолжаться.