21.03.2016 · Фикшн
Рассказ «Изумрудный огонь»
Рассказ «Изумрудный огонь»
Рассказ «Изумрудный огонь»
Рассказ «Изумрудный огонь»

I ГЛАВА

Я познакомился с ней в электричке.

У меня заказчик был из Сысерти, соседнего города, по скайпу или телефону разговаривать не хотел, нужно было ехать либо на маршрутке, либо на такси или электричке. Опомнился я как всегда в последний день, а так как жил возле железнодорожного вокзала, то решил пойти туда, чтобы не запариваться особо и, если что, сразу же купить билет на ближайшую электричку.

Офис заказчика находился рядом со станцией, пообщавшись с ним пятнадцать минут и быстро выяснив всё, что мне было нужно, я успел на ту же электричку, которая всё ещё здесь стояла.

На обратном пути я и познакомился с ней.

Симпатичная молодая девушка, лет двадцати – двадцати пяти. Такая странноватая, но милая. Одета была очень скромно, во всё серое, как будто мышка, но с очень большими красивыми зелёными глазами. Разговорились.

На одной из остановок она сказала, что живёт «здесь рядом». Когда мы вышли на полустанок, и электричка отъехала я, было, подумал, что она с подельниками грабит людей таким вот образом, но она была слишком для этого милая.

Сказала, что живёт в частном доме одна и идти минут пятнадцать через лес.

Я предположил, что дом находится в каком-то совсем маленьком посёлке, и мы идём через лес, потому что так быстрее, но, когда дошли, понял, что дом стоит просто на небольшой опушке, прямо посреди леса, освещённый лишь яркой луной.

– Вот, пришли, – радостно сказала она.

– Ого, и ты тут одна живешь?

– Ну да, у меня родные в Сысерти, я раньше там жила, а тут жила родственница, и, когда она умерла, я сюда переехала.
Тут было оглушительно тихо, и тишина как будто затягивала разум куда-то, видимо, я был очень уставший.

Должно было быть слышно идущие каждый двадцать минут электрички, но они как будто куда-то исчезли. «Странно», – подумал я, – «мы пару раз спускались и поднимались с холма на холм, может быть, из-за этого звук пропадает?». Я закурил и увидел, что она, поставив сумку возле крыльца, улыбаясь, смотрит на меня.

– А тебе здесь не страшно одной?

Решил на всякий случай прозондировать почву на предмет брата или мужика, из-за которых пришлось бы возвращаться обратно и ехать дальше в город на электричке. Они должны были ходить до поздней ночи.

– Ну, иногда. Но тут редко кто-то бывает, и у меня на всякий случай ружье есть.

– И оно стреляет?

– Не знаю.

Она улыбнулась.

Странно, что она не боялась водить сюда мужиков, с которыми только что познакомилась в электричке.

– Ты не думай, я хорошо разбираюсь в людях, – сказала она, загадочно глядя на меня.

– Ясно. Ну что, пригласишь на чашечку кофе? – как-то неловко сказал я.

Она достала сверху, из-под козырька над крыльцом, ключ и открыла замок, и мы прошли в дом. Откуда-то сбоку она взяла спички и зажгла свечку, стоящую в коридоре на каком-то то ли столе, то ли шкафу – из-за темноты было не разобрать.

– У тебя что, нет электричества?

– Не, здесь нету, — крикнула она, уходя куда-то во тьму.

– Раздевайся, я сейчас светильник принесу.

Я снял с плеча сумку и поставил её на пол. Когда её не было рядом, мне пришло в голову, что как-то это всё-таки странно: я, будучи таким осторожным и подозрительным человеком, согласился слезть с электрички в какой-то глухомани с незнакомой девушкой и ушёл куда-то в лес. Меня охватила лёгкая паника. «Разве такие истории хорошо заканчиваются?», – на полном серьезе начал думать я. Что она вообще делает тут одна?

– Чего не раздеваешься?

Она вошла в комнату с подсвечником, в котором было три свечи, и в коридорчике её маленького дома сразу стало светло. Я увидел её зелёные добрые красивые круглые глаза, и у меня сразу как будто сдуло с души тревогу. Она была ниже меня на голову, трудно было опасаться её, её скорее хотелось обнять, прижать к себе и поцеловать.
В электричке, пока шли, да и снаружи дома она была как будто немного забитой, смотрела исподлобья, а как зашли в дом – как будто расцвела, особенно сейчас, когда я её увидел в свете свечей. Едва уловимый, странный притягательный запах то ли цветов, то ли душистых трав, которыми пахло от неё и раньше, сейчас я почувствовал сильнее.

Я снова снял сумку, уже ничего не опасаясь, и поставил её на пол, затем стянул куртку и повесил её на торчащую вешалку, которую разглядел рядом в углу.

– Обувь здесь же снимай.

Я послушно снял обувь, она по-хозяйски оглядела меня, затем весело сказала:

– Пойдем.

И повела меня куда-то вглубь дома. Мы прошли по коридору, вошли в просторную кухню, в углу которой была большая белая печь, я сразу её увидел: в комнатах, где есть такая печь, особый уютный запах дыма. Посередине стоял круглый стол со скатертью, какой-то шкаф-сервант, было окно, за которым из-за темноты ничего не было видно.
В доме стоял еле уловимый сыроватый душок, какой есть почти во всех домах, которым больше пятнадцати лет, а этот тем более был в лесу.

– Сейчас я разожгу печь, приготовлю поесть, ты пока присаживайся. Тебе налить… – она запнулась, – ты пьешь самогон?

– Самогон? – я рассмеялся от неожиданности, было очень забавно видеть, как эта маленькая зеленоглазая девочка произносит слово «самогон».

– Да, – она немного смутилась и поспешила оправдаться, – я сама его почти не пью, мне просто родственники всё привозят.

– А он нормальный?

– Да, к моему дедушке двоюродному, который его делает, со всей области ездят за ним! –выпалила она с непосредственной, детской гордостью.

– Ладно, давай, если только ты со мной.

– Хорошо, но я чуть-чуть.

Она достала из шкафа бутыль с мутной жидкостью, поставила на стол, вытащила из серванта две чистеньких рюмочки на ножке, пару тарелок, затем открыла погреб и вытянула из подпола пластиковую корзину на веревке. Всё это она сделала так быстро, что я даже не успел предложить помочь.

Разложив кое-какую закуску на тарелки, она предложила:

– А разливай – ты!

– Окей.

Я взял бутылку и не сразу разобрался с как-то непонятно отвинчивающейся крышкой, а когда всё-таки снял, аккуратно наполнил наши рюмки почти до краёв. Закрыть бутылку не получилось, поэтому я просто плотно вжал пробку странной формы в горлышко и поставил на стол.

– Ну, за знакомство! – подняв рюмку, сказала она, мило улыбаясь, и отпила совсем чуть-чуть, но закусывать не стала. Я же осторожно, чтобы не показаться неженкой по сравнению с её братьями или кем-то ещё, выпил примерно полрюмки, а затем, прислушиваясь к своим ощущениям, отломил кусочек ещё тёплого хлеба, который она привезла с собой из Сысерти. Я опасался, что самогон ударит по моему изнеженному пастеризованным пивом горлу деревенской простотой, и держал хлеб наготове, чтобы сразу заткнуть им рот, но ощущения были крайне приятные. Не было этой самогонной раздирающей глотку резкости, был приятный мягкий вкус с какими-то оттенками трав и ягод… Она всё это время пристально смотрела на меня.

– Ну как? – тихонько спросила она.

– Неплохо, даже закусывать не хочется.

– Ну ладно, я разведу пока огонь и приготовлю тушенные овощи с мясом.

– Тебе чем-нибудь помочь? – забеспокоился я, вставая.

– Не-не, сиди, я здесь буду готовить, если просто поговоришь со мной, будет очень хорошо.

Я рад был, что делать ничего не нужно, потому что по моему телу разлилась приятная тёплая усталость, и мне просто хотелось сидеть и смотреть на неё, как она бойко шастает по кухне туда-сюда, готовя нам ужин.

Она быстро разожгла несколько поленьев, которые лежали тут же, достала из кладовой горсть картофелин, несколько морковок и принялась их чистить, а я смотрел на неё, периодически подливая себе ароматного самогона.

Дочистив овощи и сполоснув их на крыльце, она покрошила их в котелок и поставила его в печь. Минут через десять та уже вовсю разгорелась, и в ней тихонько кипел котелок с овощами и мясом, а дрова весело потрескивали, будто кто-то играл на необычном инструменте.

Я уже захмелел.

– Как ты вообще живешь здесь одна? Тебе не одиноко? Ночью… посреди леса?

– Нет, я сюда только ночевать приезжаю, – она говорила, продолжая нехитрую сервировку стола, – А весь день на работе. Я и ужинаю редко здесь, так что почти все продукты, которые мне родственники привозят, пропадают. Так что хоть тебя накормлю. Электричества, правда, нет, да и потолок чинить нужно, известка вон обсыпается.
Подняв голову, я увидел толстый кусок штукатурки, отслаивающийся от потолка, который как будто вот-вот должен был вывалиться.
Увидев, как я смотрю на потолок, она вздохнула.

– Да, ремонтировать всё нужно, – грустно прокомментировала она и продолжила заниматься подготовкой к ужину.

Она была похожа на маленькую трудолюбивую фею.

– А ты кем работаешь? – спросила она.

– Я рекламой занимаюсь. Знаешь, в Сысерти макаронная фабрика есть? Тамошний менеджер написал мне, предложил работу, вот, ездил, общался с ним.

– Макаронная фабрика?

– Ага.

– У меня там дядя работает! – сказала она и, сняв тяжелую крышку с котелка полотенцем, добавила в рагу приправы и соль.

Мы еще немного поболтали, она рассказала, что закончила колледж и теперь работала кассиром в одном из супермаркетов Сысерти, что родителей у неё нет, но в городе жили родственники, у которых она выросла, а этот дом достался от деда-лесника, и их семья использовала его как летнюю дачу. На зиму она снимала комнату в городе, несмотря на то, что родственники просили её жить у них – ей больше нравилось жить одной.

На вопрос, почему у неё нет парня, сказала, что она встречалась с парой ребят, живших по соседству в общежитии колледжа, но как-то всё рассосалось, а в электричке вот так вот первый раз познакомилась – там вообще мало ездит молодёжи, в основном пенсионеры, дачники, огородники.

Мы проболтали минут двадцать, к этому времени жаркое уже было готово, она взяла полотенце и вытащила горшок из печки. Когда она сняла с него крышку, по кухне разнесся душистый, вкусный аромат, и я, несмотря на то, что уже был порядочно пьяный, очень захотел есть, что редко бывало со мной, обычно даже бутылка пива прогоняла голод полностью.

Маша наложила мне полную тарелку дымящегося жаркого, а себе совсем чуть-чуть, и мы принялись ужинать.

Не знаю, в чем тут было дело, может, в романтичной уединенной атмосфере, может быть, в самогоне, но когда я попробовал блюдо, то у меня появилось ощущение, что я ничего не ел целую неделю, а ведь это была простая картошка с морковью и мясом! На какое-то время я так увлёкся ужином, что совершенно позабыл о необходимости поддерживать беседу и опомнился лишь когда уже почти доел до конца. Я поднял голову – она очень ласково смотрела на меня.

– Ой, извини, я, видимо, голодный такой…

– Да ничего, кушай-кушай, мне нравится смотреть, как ты ешь.

– Может быть, выпьем еще? – предложил я.

– Давай.

Она поставила свою рюмочку рядом с моей, она из неё отпивала по чуть-чуть всё это время, потом спросила:

– Тебе понравился ужин?

– Да, было просто великолепно, – искренне поблагодарил её я, пока наливал самогон.

Видно было, ей очень нравится, что у неё кто-то в гостях, я ловил её взгляды и замечал, что она смотрит на меня как на диковинное животное, с искренним интересом. Видимо, ей тут было совсем одиноко.

У родственников жить, наверное, не хотела… Может плохие отношения с ними, если она готова каждый день возвращаться в эту глушь? Час на электричке да потом ещё двадцать минут топать по ночному лесу. Видимо, так было всё плохо. А снимать комнату на весь год, наверное, не хватало денег, хотя комнату-то кассирша супермаркета могла себе позволить… Хотя, может, ей действительно нравилось тут жить. Эдакая красивая простушка со странностями.

– А ты каждый день работаешь? – спросил я, закупоривая бутылку.

– Нет, два через два.

– А чем ты в свободное время занимаешься?

– Летом, когда живу здесь, больше всего люблю гулять по лесу. Бывает, езжу к подружке в город. Она часто говорит, что я больная, раз тут одна живу.

– Ну да, это странно, – усмехнулся я.

– А мне нравится полгода здесь проводить, пока холодно не станет. На кассе так наболтаешься за два дня, что ни видеть, ни слышать людей не хочется. А здесь засыпаешь, и только как сосны качаются слышно.
Она задумчиво посмотрела куда-то под потолок, видимо, туда, откуда она слышала шум сосен. На кухне повисла тишина. Вдруг она проговорила слегка изменившимся голосом, будто в трансе:

– Вот так вот я сижу иногда и слушаю сосны долго-долго… — а затем как будто очнувшись, – ну что, давай выпьем?

– Давай! – радостно поддержал я.

На короткое мгновение мне показалось, что сейчас последует какое-то откровение, на которое нужно будет правильно реагировать. Что-то вроде того, как умерли её родители, или какая у неё одинокая жизнь, а я не смогу ответить на это что-то вразумительное, потому что уже пьяный, и она подумает обо мне, будто я какой-то бесчувственный, поверхностный урод.

Мы выпили, я закусил тем, что оставалось у меня в тарелке, и отодвинул рюмку от себя, сказав:

– Всё, я пока не буду, а то я уже…

– Ты хочешь спать? – со страной радостью, как будто вспомнив что-то, спросила она.

Я какое-то время размышлял, тянет ли это на предложение интима, или же это просто предложение койко-места.

– Ну… эм… не знаю, а ты? – переложил я ответственность на чужие плечи.

Она застенчиво улыбнулась.

– У меня в спальне две кровати, ты ложись на ту, которая в углу, а когда ляжешь, потуши свечу, а я пока здесь переоденусь. Я лягу на ту, которая у окна.
Мне, конечно, не хотелось так глупо и безрезультатно заканчивать такой прекрасный вечер. С одной стороны, меня просто валило с ног от приятной усталости, с другой –её мне тоже хотелось свалить с ног.

«Ладно», – подумал я, – «спим мы, как я понял, в одной комнате, ляжем, а там уж что-нибудь придумаю».

Я зашел с подсвечником в спальню – она была просторная с низким потолком и окном, возле которого стояла кровать. У стены, что была напротив окна, стояла другая кровать – видимо, моя. Я поставил свечку на пол, снял рубашку, джинсы и повесил их на заднюю спинку, залез в кровать, а затем задул свечу.

Боже, как же было хорошо под толстым прохладном одеялом на мягком матрасе. Видимо, из-за вкусного самогона и плотного ужина двигаться вообще не хотелось. Я как будто лежал рядом с самим собой и наблюдал, как мне хорошо. Прошло минут десять, и я уже почти заснул.

– Ты всё? – послышался её голос из коридора.

– Да!

Она открыла дверь и прошла к своей кровати. Я почувствовал её запах. Меня очень сильно потянуло к ней… Мысли уже путались в сонной голове, вставать и приставать к ней особо не хотелось, хотя, может, стоило попытаться, просто чтобы потом не корить себя за упущенную возможность…

Я попробовал поднять тело, но оно как будто было налито свинцом, да ещё его придавливало мягкое и тяжелое одеяло, оно словно крепко держало меня в своих объятиях.

– Спокойной ночи, – шёпотом сказала она.

Интонация этой реплики поставила точку в моём взвешивании шансов и возможностей.

– Спокойно ночи, – разочаровано повторил я.

И почти сразу начал проваливаться в колодец, наполненный цветами, и чем глубже я падал, тем больше становилось цветов, и я уже как будто плыл в них куда-то в сторону солнца.

Вдруг я почувствовал, что по моему животу ползёт холодная скользкая змея, и я резко открыл глаза. Она лежала рядом со мной в кровати, и её лицо было напротив моего, я чувствовал её тёплое и влажное дыхание, а её рука двигалась очень медленно по моему животу в трусы. Я пододвинулся к ней и поцеловал её…

Какая она была нежная и страстная! Никогда бы по её скромному облику и тихому голосу не предположил, что у неё такой яркий сексуальный темперамент.

Через час мы оба вымотанные, мокрые и счастливые лежали поверх одеяла и засыпали, обнявшись.

Мне показалось, что дом горит… Я не мог понять, почему… Вокруг меня стоял жар и треск поленьев. Изба загорелась? Пол, видимо, уже горел, потому что матрас был очень горячим… Голова сильно кружилась, я с трудом открыл глаза, огонь был только вверху, я ничего не понял… Оглядел себя: я лежал на боку со связанными руками… На чём-то твердом… В висках ломило, глазами было тяжело вращать, я повернул голову и увидел, что лежу на большом металлическом противне. Руки были туго связаны, ноги тоже –в голенях и лодыжках – и сжаты в коленях.

Я посмотрел вверх, в пятнадцати сантиметрах от меня полыхал огонь, но он был необычный… Он был зелёный, изумрудный – огонь в печке, в которой она готовила нам ужин. Что происходит?

Из попыток разорвать веревки на руках у меня ничего не вышло, лишь боль в висках стократно усилилась, потому что я напрягся, и сознание на несколько секунд как будто покинуло меня, и навалилась горячая, душная тьма…

Придя в себя, я попробовал подвигать ногами, но они были привязаны к телу и ими вообще шевелить не получалось, по-моему, они уже порядочно затекли. Я был словно колбаса, перетянутый верёвками. Единственное, что у меня получилось, это простонать, но со ртом тоже что-то было не так, всё тело как будто онемело. Я снова поднял голову и в этот раз уже тщательнее разглядел полыхающий зелёный, словно малахитовый огонь, который не только горел, но и как будто взвивался время от времени всполохами зелёных искр. Лёжа в сантиметрах тридцати от огня, жар невозможно было вынести, казалось, что кожа вот-вот начнёт дымиться.

До меня донёсся какой-то голос – это была она. Я больно вывернул голову, чтобы посмотреть на неё. Голая, вся в странных рисунках-линиях, идущих от самых волос на голове через лицо, шею, плечи в вагину, она стояла чуть позади меня и грозно произносила слова на каком-то непонятном языке, периодически бросая через меня в огонь какой-то порошок, похожий на золу, от которого зелёный огонь разгорался всё сильнее и сильнее.

У неё был громкий, рокочущий, уверенный голос, который пробивался в самую душу и царапал её изнутри. Она не обращала на меня никакого внимания, лишь читала свою тарабарщину, местами переходя на что-то вроде пения или звериного воя.

Я попытался крикнуть, но изо рта вырвался лишь стон…

Так продолжалось минут пять, и каждый раз, когда я пытался разорвать веревки на руках и ногах или хотя бы предпринимал попытки сдвинуться с места, на меня наваливалась болезненная тьма, которая лишала меня остатков сил…

С каждым новым куплетом она говорила всё громче и громче и бросала в огонь всё чаще этот порошок, который, как я понял, она как будто натирала со своего тела – он ссыпался при трении, особенно много с тех мест, где были рисунки. Когда огонь вспыхнул так сильно, что мне показалось, будто у меня вот-вот вспыхнут волосы на голове, она замолчала, наклонилась надо мной, заглянула мне в глаза и произнесла:

– Ныргета Ауата Рурна Ата…

И с этими словами толкнула с нечеловеческой силой большой железный лист, на котором я лежал, прямо в огонь, что обволок адской болью в каждой клеточке тела.

Я зажмурился, но он моментально проник под веки и начал жечь мой мозг изнутри. Он проникал везде: в кости, в ноги, между ног, в живот и через него пробирался к груди… И я ждал лишь одного – поскорее умереть.

Мгновение адской боли растянулось, как вечность, будто в этот момент я попал в черную дыру и сингулярность не давала моменту пройти, держа его на месте. Я хотел закричать, чтобы выпустить из груди воздух, который, возможно, еще поддерживал во мне жизнь, и поскорее задохнуться, но грудь и связки уже пропеклись до хруста, как кожа курицы гриль, и не работали – продолжая всё это осознавать, я не отключался. На мгновение я попал в ад и понял это.

Внезапно кто-то пинками начал тушил огонь на моём лице, я снова почувствовал тело, и жар резко спал. Я смог разлепить глаза и был готов увидеть изуродованное огнём тело, которое вытащили за мгновение до смерти из огня, чтобы дать ему дольше помучаться, но руки, что я увидел первыми, были абсолютно здоровы, дальше – колени, на которых волоски слегка поблескивали, кожа была розовой, я посмотрел на живот – он тоже был в порядке. Все тело было цело и невредимо, но только в чём-то измазано, сознание, по инерции пытающееся увязать всё в единую последовательность, подсказывало, что это зола, но грязь была какая-то жёлто-коричневая.

В голове медленно прояснялось. Я начал оглядывать место, в котором я лежал: какая-то грязная лужа. Подняв глаза, я увидел того, кто бил меня по щекам – это был мужчина с зачесанными назад тёмными волосами, лицо его было суровым, уставшим и спокойным. Он был в каких-то лохмотьях, как будто в кусках мешковины, из которой была сделана его накидка, подвязанная чем-то наподобие верёвки – из похожего материала.

Позади него стояло еще примерно тридцать мужчин разного возраста, все спокойно смотрели на меня.

Мы находились в какой-то пещере, из которой в несколько сторон уходили коридоры.

– Очухался? – спросил тот, который стоял ближе всего ко мне и поднялся.

– Да… Где я?

– В пи…е! – равнодушно и твердо, глядя мне в глаза, сказал он.

По толпе пронёсся еле слышный смешок.

– Как тебя зовут?

– Сергей.

– А меня Лев. Встать можешь?

– Не знаю…

Я аккуратно, опершись на руки, встал, в голове сильно засело ощущение, что они обожжены до костей, и оглядел себя. На мне не было никакой одежды. Волосы с одного бока были покрыты грязной коркой. Немного глины было в носу. Я приложил руку к груди, где всё ещё сидел ужас сгорания заживо, почувствовал, как до сих пор сильно колотится сердце.

– Вроде всё в порядке… – ответил я.

– Ладно, хорошо.

Он повернулся к толпе, махнул рукой:

– Всё, идём работать, – а затем сказал мне, – сегодня ты отдыхай, тебе все расскажет Лесничий.

Толпа, всё ещё оглядывая меня с равнодушием, двинулась в сторону одного из коридоров и ушла по нему.

Кто-то крикнул:

– Новенький попался, сегодня день удался!

И компания поддержала его одобрительным гулом.

От толпы остался лишь один человек – старик лет шестидесяти, наверное. Он подошёл ко мне и, посмотрев по-доброму в глаза, положил руку на плечо, сказал:

– Ну, Серёга, раз всё хорошо, слава тебе Господи, пойдём оденем тебя, и я тебе всё расскажу, что тут да как.

Он долго вёл меня по коридорам этой пещеры, которая имела множество ходов и образовывала что-то наподобие целой деревни; были видны вырытые комнаты на одно, два, три спальных места. В одну из таких комнат старик привёл меня и там усадил на какой-то выступ, что, судя по всему, служил стулом. Пока я сидел и приходил в себя, рассматривая через окошко устройство их поселения, пытаясь как-то связать свои последние воспоминания с тем, что видел сейчас… Боже, где я и что это за место… Кто все эти люди… Что это за пещера…

Старик развёл огонь и, как я догадался по его действиям, заварил чай. Затем он повернулся ко мне с чашкой горячего напитка:

– Держи, вот, выпей сразу половину, мозги в себя придут, а я тебе пока расскажу, где ты и что ты тут делаешь.

Я сделал несколько глотков: напиток был очень вкусный, и от него действительно сразу стало лучше, до этого я даже не понимал, как мне плохо – смесь сильного похмелья с температурой. Голова действительно как будто только сейчас пришла в норму, включилась, и я начал нормально соображать.

– Боже! Кто вы такие, и что здесь происходит?! Как я попал сюда? – как будто очнулся я.

– Так вот слушай… Девка, которую ты пялил там наверху, и которую мы все пялили, не просто девка, а ведьма!

Дальше он поведал мне вот что.

Эта милая девушка Маша, с которой я познакомился в электричке, оказалась не совсем обычной девушкой, а древней ведьмой, отправлявшей на свои тайные подземные прииски мужчин, которых заманивала в свой ведьминский храм, замаскированный под обычный дом.

Сейчас население этого места было примерно две тысячи человек, то есть довольно большой посёлок. То, что я видел – лишь малая часть огромного подземного города, где трудились мужчины, добывая необычную волшебную зелёную руду, которую каждые три дня они должны были на жертвеннике, а он под её весом опускался. Если же он этого не делал из-за того, что добытого изумрудника, так они его называли эту руду, было мало, то каждый день начинали в страшных муках умирать по несколько человек без всякого порядка, поэтому «норму» старались не нарушать.

Жили здесь эти несчастные мужчины уже точно несколько сотен, а, возможно, и несколько тысяч лет. Исторических объектов, подтверждающих это, нет, потому что очень часто случались сильные обвалы, которые хоронили под собой иногда почти половину селения. Тогда Машка, так её все тут называли, расходилась не на шутку и снова начинала наполнять пещеру новыми рабами. Иногда по несколько человек в день появлялось. А когда снова наполняла до нескольких тысяч, то успокаивалась и отдыхала.
Как известно, перед тем, как зажарить в зелёном огне своей печи жертву, ей необходимо было иметь с ней сексуальную связь. Почему – непонятно. Машка, возможно, была даже нечеловеческим существом, имеющим лишь человеческое обличье и использующим людей в своих целях.

Что это было за место, и где оно находилось, никто не знал.

– Возможно, это какое-то тридевятьземелье, может, другая планета, может, вообще чистилище, но только, судя по всему, какое-то коллективное чистилище.

Дольше всех здесь находился этот старик – тридцать лет. Когда сюда попал, он был еще молодым мужчиной, а машкин дом стоял не возле железной дороги, а просто далеко в лесу, куда очень редко заходили разве что путешественники из Свердловска.

Старик тогда неподалёку от этих мест работал лесником. Когда наткнулся на её дом, думал, может, какие-то бандиты или беглые зеки живут, а начал тереться вокруг дома да в окна заглядывать и встретил её. Она сразу его в дом пригласила поужинать, но тогда, в первый раз, что-то его не пустило, как будто предчувствие удерживало. Лесник с детства имел сильную интуицию в наследство от бабушки – та была знахаркой, и к ней съезжались лечить недуги со всей уральской глубинки.

Эта-то интуиция сразу и подсказала, что в девушке, представившейся Машей, нечистое, что-то, нехорошее, тёмное, настораживающее. Но в то же время Егора, так его звали в прошлой жизни, тянуло к ней. Женщин, да еще таких красивых, он видел редко.

Раньше в эти места он нечасто захаживал, но после того, как с Машкой познакомился, ноги как будто сами несли сюда во время обхода, который надо было делать каждые несколько дней. Он бывало по десять километров по лесу отмахивал, лишь бы как будто случайно наткнуться на неё и в очередной раз отказаться зайти поужинать или просто чаю попить под предлогом, что работы ещё много.

Гостили у него пару дней старые студенческие друзья-геологи и оставили гостинцев – коробку конфет и две бутылки водки – в благодарность за то, что поводил по местам хорошим охотничьим. Бутылку из этих он и приговорил в один из грустных одиноких вечеров, и только тогда решился заглянуть к Машке на чай. Вторую бутылку захватил с собой, распив по дороге. Будучи порядочно пьяным и сам не понял, как в тёмном лесу сразу нашёл дорогу к её проклятому дому.

Уже у самого дома он опомнился, видать, от долгой прогулки протрезвел и продышался, и раздумал идти в гости ночью к тёмной девке, но, уже развернувшись, услышал её вкрадчивый, мягкий, ласковый кошачий голос.

Ну, а дальше всё как у всех: ароматный самогон на травах, вкусный ужин, постель, секс, печь с зелёным огнём, ощущение, что всё твоё тело сгорает, а затем чудесное появление здесь, в этом странном мире-подземелье. Так и живёт здесь последние тридцать лет.

– Тридцать лет, Господь всемогущий!

Оно, это место, было как будто живое. После обвалов сколько ни пытались раскопать и найти людей или вещи, которые удаётся изготовить здесь – всё пропадает, как будто земля проглатывает.

Когда Лесник сюда попал, самым старым тут был Ефим – двадцать три года пробыл. Когда Ефим попал сюда, тут самым старым был Кольша – семнадцать лет. Кольша был здоровенным детиной-кузнецом, больше двух метров ростом, но он слишком долго в зелёном огне пролежал – видать, что-то не так пошло, может, волшебного порошка не хватило, и он сначала лишь наполовину из глиняной стены появился, как и все –их глина как будто выплёвывала, а наполовину и откопать его не могли, он свисал из стены своей огромной тушей и орал на всю пещеру. Когда всё-таки смогли его вытащить, он уже ничего не соображал. Так и провел несколько лет хихикающим дылдой, лежащим в углу и пускающим слюни, пока его однажды не завалило, и из-под завалов еще долго было слышно, как он стонет: «Мафааааа, Мафааааа». Последний воздух на Машку потратил.

Вот так, кто-то здесь жил тридцать лет, а кто-то, бывает, и месяца не протягивал, если под обвал попадал – обвалы то очень часто случались, то по целому году не бывало.
Мужики в Машкиной пещере были со всей России, но больше всего из Свердловской области, изба её находилась недалеко от Екатеринбурга. Тут были и учёные, и простые работяги, и бизнесмены, и со всеми она проделывала одно и тоже: звала к себе в гости, где они и пропадали навсегда.

Питалось всё сообщество растениями и орехами, которые находили в грунте. Из растений – что-то вроде фасоли и картофеля, но только неведомое раньше – маленькое и как будто уже варёное. Если торчит из стенки один, значит, рядом еще от нескольких до десятка клубней небольших. Еще орехи – что-то вроде арахиса, он особенно вкусный был, если его пожарить. А воду брали грунтовую, ее отстаивали или фильтровали простыми способами. Ну и еще по мелочи, коренья всякие, несколько видов, из которых готовили нехитрые лекарства и заваривали как чай.

Судя по всему, растения эти росли здесь не просто так, потому что рацион этот не убивал людей: все были худощавыми, поджарыми, но вполне здоровыми, сил, конечно, гораздо меньше, чем от обычного питания, но жить можно. Как будто кто-то специально садил в землю всё это, чтобы подкармливать машкиных рабов.

Вот так и жила «Пещера», как они назвали своё селение: огромная толпа мужиков работала целый день ради того, чтобы не умереть, и жить, чтобы работать дальше.
Бывало, некоторые не выдерживали и вешались, и через несколько дней, после того, как тело закапывали в землю, по всей Пещере разносились истошные болезненные крики, в которых узнавали голос наложившего на себя руки человека. Предполагали, что таким образом ведьма наказывает покойника на том свете за совершённый им побег. Возможно, после этого он оказывался в ещё более жутком месте.

Многие, кто попадал сюда, сразу что-то пытались делать: рыть вверх, рыть вниз, придумывать хитрые идеи, как выбраться отсюда, но через пару месяцев все смирялись и просто начинали работать, как все, и медленно забывать прошлую жизнь вне пещеры.

Сам Лесничий мало что помнил из своей прошлой жизни, только последние дни хорошо. Видимо, в пище какие-то вещества содержались, которые стирали память, а, может быть, так пещера действовала, что через полгода люди, если им и не напоминали, переставали вспоминать родных, близких и вообще белый свет. Разговаривали и думали в основном о том, что происходит в Пещере.

Клаустрофобия у тех, у кого она была на поверхности, здесь пропадала, как и вообще психические расстройства вроде депрессии, панических атак, даже шизофрении. В пещере был такой парень, Егор Маурин – говорил, полжизни провёл по психушкам с самого детства. Было обычно так: пару месяцев просто страшно, а другую пару месяцев так жутко становилось, что он закрывал глаза и начинал орать, и его увозили в дурку, там прокалывали успокаивающие, его отпускало, он домой ехал и потом снова… А здесь всё прошло!

Также было много людей, которые здесь от смертельных болезней излечивались. Например, выпал из грязи однажды к нам парень: тощий, бледный, лысый. Спрашиваем: «Ты чего такой?». А он говорит, что у него рак в последней стадии, должен умереть скоро. Ну его напрягать не стали, положили в одну из комнат, ухаживали понемногу, а потом он вставать начал. Попросился вместе со всеми в забой, всё равно, говорит, лежать тут скучно – ни книг, ни компа. Начал ходить, таскать мелочи помаленьку, а потом совсем здоровый стал, волосами покрылся, от других и не отличишь, и лицо как будто появилось, сначала-то у него такое словно бумажное было, неразличимое.

Старик налил мне еще чаю, указал жестом идти за ним и повёл меня показывать пещеру.
Забой шёл так: в центре главный коридор, из которого расходились ответвлениями комнаты и другие помещения. Рылся этот коридор вперед, а сзади земля сбрасывалась, как у червяка. В относительном центре был алтарь, такая каменная плита примерно три на три метра с чашей посередине. Весь он был украшен странными рисунками и стеной-спинкой позади чаши, с неё смотрело лицо Маши, обрамлённое какими-то странными узорами – то ли венком, то ли какими-то ящерицами.

Мы стояли напротив алтаря. Её лицо было таким же, каким я увидел его уже лёжа связанный на печи: жуткое, решительное, грозное, рот приоткрыт, из-за чего ощущение, что она вот-вот зашепчет нечеловеческим голосом, как тогда.

Были и те, кто пытался расшифровать алтарь, были и те, кто пытался его закопать. Как правило, любые манипуляции с ним заканчивались большим количество смертей.

Пару лет назад сюда попал историк-криптолог, специализирующийся на египтологии, так вот он сколько ни изучал эти рисунки, так и не смог определить корни какой-либо земной культуры. И какой-либо взаимосвязи у рисунков тоже не смог разобрать, какие только лингвистические системы не применял.

Этот алтарь двигали по мере продвижения главного коридора с собой, а когда набирали норму, выгружали её на чашу, и когда чаша проваливалась, из ниши, куда она опустилась, начинал литься волшебный свет. Всем, кто стоял рядом, на какое-то мгновение становилось так хорошо, что они обо всем забывали, поэтому во время сдачи нормы все садились перед алтарём на колени, чтобы не упасть в экстазе и не повредить голову. В этот момент лицо Маши начинало как будто улыбаться, и из жуткого становилось человеческим и добрым.

Но совсем близко подойти к этой дыре, откуда свет лился, нельзя, потому что оттуда, помимо света, шёл невыносимый жар, и всё, что оказывалось в радиусе двух метров –корешки, кусок ткани или какой-то другой мусор – вспыхивало и сгорало.

Я оглядел пещеру, вдалеке виднелись полуголые мужики, которые рыли землю: кто-то убирал комья в сторону, чтобы гребцы могли нормально работать, кто-то быстро рылся в земле, выискивая зеленоватые комья, и сбрасывая их в одну кучу, кто-то просеивал, тряся кривое самодельное сито, двое, положив перекладины себе на плечи, тут же уносили землю на носилках, сделанных из двух перекладин и полотнища.

Лесник продолжал рассказывать, что работать приходилось очень много: если за три дня не успевали набрать норму – примерно сто килограмм чистого зелёного порошка, –то люди начинали себя плохо чувствовать, земля тряслась, мог обвал произойти, но такого давно не было.

Очень редко они натыкались на жилу, такое бывало раз в пару лет, когда вдруг стена становилась сплошь зеленого цвета, почти вся состояла из изумрудника, тогда люди могли позволить себе один день выходной. Когда норма была собрана и уложена на полотнах рядом с алтарём, они ложились спать и не просыпались до следующего дня, когда надо выкладывать её на чашу. Когда организм был отдохнувший и выспавшийся, то этот свет, что лился из дыры, куда уходила чаша, действовал раз в десять сильнее, многие падали и катались по полу, а после описывали как будто были птицами, летающими в облаках, или как будто становились королями больших царств или древними богами и создавали миры, а кто-то говорил, что предавался любви с Машей в каком-то райском саду, сытый и счастливый.

II ГЛАВА

Я прожил в Пещере около полугода. Рассказывать особо не о чем. Мы просыпались, пили чай, ели орехи или какие-нибудь смеси, которые готовил Лесник с помощниками, весь день рыли пещеру, таскали землю, отбирали изумрудник и складывали его на специальные полотна рядом с алтарём, с которых по истечению трёх дней ссыпали в чашу.
Каждый день был похож на предыдущий, за исключением галлюцинаций разной степени во время сдачи нормы. Описать то, что с тобой происходило в этот момент, очень сложно. Я не пробовал тяжелых наркотиков, а с лёгкими это даже и рядом не стояло. Представьте себе сумму ста оргазмов с женщиной, которую вы так сильно любите, что от одного взгляда на неё готовы потерять сознание. А когда чаша возвращалась, и галлюцинации проходили, я, как и все, чувствовал себя бодрым и отдохнувшим. Работать будто хотелось.
Каким образом и куда она уходит, и кто забирает изумрудник, ведь под ней просто земля, никто не знал, и даже догадок никаких разумных не было, все просто как будто старались об этом не думать, всё равно ведь ответа не получишь.

Странно, но от страха или отчаяния никто здесь с ума не сходил, что часто происходит с людьми от долгого нахождения в замкнутых пространствах. Никто не впадал в истерику, не набрасывался на соседа, готовый разбить ему лицо или раскроить горло корягой, заточенной о камень. Все были более или менее спокойные, видимо, был какой-то механизм, поддерживающий психическое состояние в норме – может, в пище что-то или в тёплом влажном воздухе.

Свою жизнь до этого я редко вспоминал, потому что, во-первых, особо было некогда –мы либо работали, либо спали или быстро перекусывали, а во-вторых, когда я задумывался и представлял себе её, жизнь, то словно не мог сконцентрироваться на чём-то одном. Я видел улицы Екатеринбурга, автобусы, моих друзей, родных, но всё это было словно увиденное мною когда-то давным-давно во сне, а не реальностью, и с каждым днём вспоминалось тяжелее и тяжелее – будто становилось прозрачнее, и эти воспоминания о сне казались всё более и более нелепыми или неуместными.

III ГЛАВА

Всё произошло очень быстро. Я проснулся от очень сильного толчка и открыл глаза, мне было дурно, как будто приснился очень плохой сон, но сна я почему-то не помнил. Все спали. Дёрнув Андрюху-соседа, который не проснулся, я вышел в проход и посмотрел в сторону основного коридора. Везде было пусто, лишь алтарь слабо светился во тьме. Вдруг раздался оглушительный удар, и стены коридора начали как будто сжиматься, а потом повсюду посыпались потолки и стены. Из окошка своей комнаты высунулся старик и крикнул:

— Серый! Беги, накрывай изумрудник!

Я побежал под обсыпающимися с потолка комьями земли, хватая на ходу тряпки, которые мне попадались: чья-то туника, большой кусок грязной ткани для переноски – сейчас всё могло помочь. Подбежав к алтарю, я принялся старательно накрывать кучи с изумрудником, пытаясь подоткнуть ткань таким образом, чтобы они были полностью закрыты и ни грамма волшебного порошка не рассыпалось, не смешалось с землей. Вдруг раздался ещё более сильный грохот, и я увидел, как потолок над малым коридором, ведущим в мою комнату и пять или шесть соседних, разом обвалился и засыпал всё, будто там ничего и не было. Тут же ещё один грохот такой силы, что у меня в голове задребезжало всё, словно я находился внутри гигантского колокола, по которому бьют кувалдой, и казалось, что череп вот-вот треснет.

Открыть глаза мне удалось только через несколько секунд, когда грохот и тряска начали успокаиваться. Все вокруг было завалено. От главного коридора осталась только площадка примерно метров семь, в центре которой был алтарь, и я рядом с ним. У меня было чувство, будто во всей пещере я один – от этой мысли стало очень жутко, чего никогда не было с самого моего появления здесь.

Тут с потолка, чуть не попав в меня, прямо на алтарь упал гигантский кусок земли странной формы, будто утрамбованный или слежавшийся с одной стороны, и я инстинктивно задрал голову, прикрывая глаза рукой, чтобы посмотреть на потолок, с которого свисал гигантский белый камень. Камень был размером с пляжный банан, на котором катают туристов, по форме походил на долото молотка – сужающийся с одной стороны и утолщённый с другой, как будто сильно вытянутое яйцо. Непонятно, на чем он держался сейчас, но земля ссыпалась из-под его боков всё больше и больше, и я понял, что он сейчас упадет прямо на меня. Я попятился назад, и тут камень начал медленно вываливаться острым свисающим концом и, приняв почти вертикальную форму, он окончательно высвободился, пролетев все десять метров со страшным ударом. Вибрация свалила меня с ног, расколола алтарь, чашу проломило. Из разлома начал валить обжигающий жар, усиливающийся с каждым мгновением. Я упал на землю и закрыл лицо руками, ожидая, когда меня сжарит заживо.

Не знаю, через сколько времени пришел в себя. Кожа на спине, ногах и руках была сильно покрасневшей, но ожогов не было.

Видимо, пока я был без сознания, обвал понемногу продолжался, так как незасыпанного пространства осталось совсем немного – лишь несколько метров вокруг алтаря. Я встал на ноги и покричал – мне никто не ответил.

Жар исчез, но было значительно теплее, чем обычно. Камень не торчал в разломе, а лежал рядом, уже на половину присыпанный. Из разлома в алтаре, который он оставил, шло слабое свечение. Я аккуратно подошел к нему и протянул руку, как я часто делал, ощущая обычно сильную температуру, но теперь её не было, я подошёл еще ближе, потом ещё, я сел на колени перед разломом, в котором был белый свет и какой-то урчащий гул. Разлом был треугольной формы: отломался кусок чаши и кусок горлышка угловой формы. Я не мог оторвать взгляд от этого молочного сияния, оно словно гипнотизировал меня.

Поймав себя на том, что бессознательно тянусь к нему, резко одёрнул руку, вспомнив про жар, но, подумав, снова протянул её на то же место и почувствовал… Не знаю, как описать: что-то очень теплое и приятное, но не тепло, а как будто… радость, идущую оттуда. Это ощущение было не температурным, а одновременно и звуковым, и вкусовым, и тактильным… Меня очень тянуло туда, как будто засасывало, и словно одурманенный или загипнотизированный, я нырнул в святящийся разлом, забыв про всё на свете.
Всё остановилось – и время, и чувства. Я мог думать, но лишь по одной мысли за раз, но очень-очень глубоко, как будто впервые видел то, о чём думаю не в каком-то странном, запутанном, полутемном виде, а словно держал мысль на ладони, стоя в ярко освещённой комнате да еще под увеличительным стеклом. Образы впервые были отдельными, а не длинной цепочкой, ведущей от чего угодно к чему угодно в бесконечность. Мысль начиналась на самой себе и заканчивалась на самой себе.

Вдруг это сказочное ощущение пустой чистоты начало сменяться каким-то странным дискомфортом, всё вокруг начало темнеть, и появился странный запах гари и горький вкус во рту, и мысли снова начали спутываться.

Я понял, что я под завалом. Видимо, провалился через разлом и теперь меня засыпало горелой землей. Пытаясь разгрести её, я начал понимать, что это уже была не земля, а какие-то обгорелые дрова, угли, зола. Увидев впереди свет, я начал рыть быстрее, надеясь выбраться на то же место возле алтаря, под который я провалился, видимо, одурманенный этим светом. И вот, с лицом, залепленным грязью, золой, угольной пылью, я карабкался на поверхность, но пространство сжималось в какое-то горлышко, в голове промелькнуло, что это, может быть, какой-то старый лаз, и из-за перемещений земных масс я каким-то образом наткнулся на него. Протолкнув последним усилием кучу из углей, я наконец-то приблизился – почувствовал, что прорылся, и выглянул наружу.

IV ГЛАВА

Это была не пещера, это была машина кухня – та самая, которую я видел перед тем, как Маша затолкнула меня в эту самую печь, где я сейчас сидел. Плохо видя, но сразу узнав её очертания, я выбрался из неё и протер глаза.

Из-за дневного света, лившегося из окна, что было прямо напротив печи, глаза было больно держать открытыми – я закрыл их, давая отдохнуть, и прислушался: рядом со мной, с пола, доносилось какое-то бульканье, похожее на хрип. Отшатнувшись, я с трудом начал вглядываться туда, откуда шёл звук, и увидел Машу.

Она лежала распластанная на полу, вцепившись одной рукой в половик, как будто боялась скатиться в пропасть. Её лицо представляло из себя жуткое зрелище – изо лба торчал здоровенный кусок штукатурки, который словно сверху вниз, как топор или полено, разламывал лицо. Кусок был похож на топорище и упал прямо в надлобную часть головы, рассекая лицо сверху почти до самого начала переносицы. Её глаза смотрели в разные стороны: один, покрасневший и на выкате, косился на меня, другой – видимо, уже мертвый, – куда-то вверх.

С трудом понимая происходящее, я сполз по стене до которой всё это время пятился и теперь сидел, пытаясь прийти в себя и понять, что делать.

Она тяжело и прерывисто дышала. Судя по тянущемуся следу крови, она куда-то ползла, куда-то в угол, в сторону старого зелёного сундука, догадался я. Встав, я аккуратно перешагнул её – всё это время она косилась на меня своим живым вытаращенным глазом с лица, залитого кровью, которая местами перемешалась с белой известью.
Сундук был закрыт на странный замок, а петли и дверца прилегали так плотно, что казалось, будто сундук сварен из толстого, точно подогнанного железа. Краем глаза я увидел, что она подобрала под себя руку, которой тянулась к сундуку. Осторожно сделав к ней шаг, я наступил на тонкой предплечье, зафиксировав его, и вытащил руку из-под бедра – в ней был ключ на разорванном куске бечёвки, видимо, она носила его на шее.

Боязливо и брезгливо, не отводя взгляда от неё, я открыл сундук. В нём лежали древние обветшалые книги, потёртые амулеты, похожие на хантыйские, которые я видел в музее, мешочки с какими-то зёрнами, но поверх всего стоял красивый ларец. Я сразу понял, что там, почувствовал запах, идущий оттуда, который, благодаря моему полугодовому трудовому отпуску, я бы ни с чем не спутал.

Я подхватил его и вытащил, когда она увидела его у меня в руках, то громко захрипела и заскоблила пальцами руки по полу. Видимо, большую часть её тела парализовало из-за травмы головы.

Перешагнув её, я вышел в коридор и, последний раз обернувшись, бросил на неё взгляд. Она страшно смотрела вытаращенным глазом, словно пыталась пригвоздить меня им к стене, чтобы я не ушел. Сделав усилие, я отвернулся.

Открыв дверь домика и выйдя, я оказался в весеннем светлом лесу. Земля была довольно холодной, на мне не было обуви, а из одежды – только криво сшитая туника из грубой ткани, подпоясанная куском верёвки.

Пройдя минут десять в сторону железной дороги и услышав звук поезда, я высыпал на землю весь зеленый порошок, который с таким трудом добывал каждый божий день последние полгода, просеивая тонны и тонны земли. Ларец я отшвырнул от себя как последнее, что меня связывало со всем случившимся в этом зловещем месте.

V ГЛАВА

Как я узнал позже, прошло не полгода, а пять с половиной лет. Меня давно считали пропавшим без вести. И родственники, и друзья ещё долго со всех концов страны приезжали посмотреть на меня и покачать головой, дескать, вот оно как бывает, люди с того света возвращаются.

Отлично понимая, что мне никто не поверит и моя история только усугубит ситуацию, я рассказал её лишь самым близким друзьям, но и те сказали, что, мол, не важно, что было, а чего не было, ты жив – это главное. А всем остальным я сказал, что абсолютно ничего не помню.

Судя по фотографиям, я совсем не постарел, в отличие от моих друзей, многие из которых из молодых парней превратились в грузных и безразличных к жизни пивососов.
Прошло полгода, и, взяв ружья, с двумя близкими друзьями я всё же решил вернуться и осмотреться там. Когда мы подъезжали, меня колотило от страха, но всё равно будто тянуло, манило туда.

Мы проходили в тех местах до вечера, и лишь когда уже начало темнеть, нашли густо поросшую травой и кустарником небольшую опушку, в центре которой, под слоем заросшей земли, проглядывал фундамент. Может быть, это был он, может быть, нет, копаться мы не стали, так как с наступлением темноты мне становилось совсем жутко, и плюнув на всё, я решил больше сюда не возвращаться.

Спустя несколько месяцев, когда я ехал на поезде по Карелии, случайно наткнулся на статью в оставленной кем-то в моём купе местной газете, в которой сообщалось о том, что полиция уведомляет жителей республики об участившихся за последние полгода случаях пропаж мужчин в возрасте от двадцати до сорока лет. Исчезали иногда целые компании по два или три человека, и это было очень странно, так как редко появляются маньяки или серийные убийцы, охотящиеся не только на физически сильных жертв, но и на целые компании таких.

Я смял газету и швырнул её в угол купе. В памяти тут же всплыли машины глаза: большие, круглые, как будто детские или кукольные, они нежно и игриво смотрели на меня, и во взгляде как будто читалась просьба не то поиграть, не то приголубить.

Читайте также:
Одержимость дочери охотника
Одержимость дочери охотника
Покойный голос. Интервью с Францем Кафкой
Покойный голос. Интервью с Францем Кафкой
Бездна, которая катится в мир
Бездна, которая катится в мир