Про роман
«Рассечение Стоуна»
Про роман «Рассечение Стоуна»
Про роман «Рассечение Стоуна»
Про роман «Рассечение Стоуна»

Литература и медицина — родственные дисциплины. Обе — о травмах, и о близости смерти. И цель у обеих (во всяком случае, в их изначальных состояниях) уменьшить количество боли.

Герои книг получают ранения, болеют, рожают детей и делают аборты, впадают в кому и в безумие, теряют конечности и память. Любая травма/ болезнь — это всегда объект пристального внимания не только врача, но и писателя.

И все же цели у них разные: врач ищет причину болезни и способы устранения; писатель же раны не лечит, часто как раз наоборот — наносит; и заставляет читателя переживать их. И это тоже хорошо. Своего рода вакцинация. Вот, например, в детстве нам вводили в кровь малые дозы вируса гриппа, чтобы организм мог выработать иммунитет и побороть болезнь в случае эпидемии. Примерно то же самое делает с нами большая литература — она дает нам иммунитет. К глупости, к подлости. К равнодушию1.

Потому, наверно, особенное место на книжной полке истории занимают романы, в которых речь идет о медицине. И дело здесь даже не в романтических коннотациях белого халата и красного креста. Это другое. Любой рассказ об отношениях врача и пациента всегда стремится стать притчей: «Нас трое, я ты и болезнь, на чью сторону станешь — тот и победит» (это Авиценна сказал).

И «Рассечение Стоуна» — именно такая книга: сплав медицины и литературы. История о сиамских близнецах, разделенных сразу после рождения. Семейная сага о династии хирургов в стране третьего мира.

Абрахам Вергезе, доктор медицины, профессор Стэндфордского Университета, выросший в Эфиопии. Он вовсе не пытается идеализировать образ врача, как раз наоборот, — методично, глава за главой, стряхивает романтическую пыль с белых халатов своих персонажей.

Лечение людей — процесс утомительный, нервный и местами безумно скучный. Всем хочется спасать жизни, но…

Вергезе как бы впускает нас в операционную — смотри, читатель, вот артериовенозные фистулы, вот пролапс митрального клапана, фиброма печени, заворот кишок и геморроидальные узлы, и вот с этим я имею дело каждый день. Это в телевизоре жизнь доктора похожа на остросюжетный детективный сериал — меткие диагнозы, озарения за секунду до смерти пациента и крики «мы его теряем! Где дефибриллятор?» На самом деле главное в работе врача (как и в работе писателя) — полюбить свою рутину.

И в этом смысле «Рассечение Стоуна» — самое настоящее признание в любви к профессии.

Чтение романа Вергезе можно смело приравнять к курсу лекций по медицине, анатомии и истории Эфиопии. Плотность фактического материала здесь настолько высока, что читать книгу желательно с ручкой и тетрадкой — для конспектов.

Вот, например:

Матка по-гречески — hysteria. И знаменитый психиатр Шарко полагал, что все причины женских психозов скрываются в матке.

Кроме человека и обезьяны аппендикс есть лишь у одного животного — у вомбата.

В Эфиопии семья умершего ничего не ест несколько дней, пока тело родственника не предадут земле. А на похоронах, опустив гроб в яму, на крышку кладут тяжелые камни, чтобы гиены, если вздумают разворошить могилу, не смогли добраться до тела.

Широчайшая эрудиция Вергезе сказывается даже на структуре романа: подробно описанный и, местами, жутковатый процедурал (например, сцена, где Томас Стоун сам себе ампутирует пораженный гангреной указательный палец, прописана так тщательно, что, читая, невольно чувствуешь запах операционной) сменяется острой социальной сатирой, затем следует журналистское расследование/рассказ о коррупции в эшелонах власти, потом — полемика с Ломброзо, экскурс в историю физиотерапии, а дальше снова вскрытый живот, колостома, колопексия, вазектомия, кесарево сечение, государственный переворот, люди, повешенные на фонарях, свергнутый Император, коммунизм, эмиграция, ну и, конечно, любовь — терапевта и акушерки.
Впрочем, все эти перепады текстового давления вовсе не утяжеляют «Рассечение…», — каждая отдельная глава отлично работает на общий замысел.

И вот еще что интересно: в романе нет никаких чудес — люди здесь не воскресают и не обретают сверх-способности, — наоборот, автор стремится к реализму, к максимальной натуралистичности, — и все же, читая книгу, невольно чувствуешь близость «Рассечения…» к лучшим образцам магического реализма, «Ста годам одиночества» и «Детям полуночи», столько здесь удивительных вещей и открытий, столько поступков, событий и путешествий.

В «Рассечении…» нет магии в общепринятом смысле этого слова, и все же если искать эпитет для романа, то на ум приходит только одно слово — волшебный.

Цитата:

«— У нас больше Библий на английском, чем знающих английский в этой стране. — Монахиня повернулась к нему. — <…> Нам нужны медикаменты и продовольствие. А нам шлют Библии. <…> Неужели добрые люди полагают, что Писание может избавить от голода и глистов? Наши пациенты — люди неграмотные. <…> Я бы охотно раздала Библии. Но министр внутренних дел счел бы это прозелитизмом. <…> Так что Библии собираются в штабеля, мистер Харрис. Размножаются как кролики. Растекаются по кладовым и по моему кабинету. Мы подпираем ими книжные полки. Оклеиваем стены. Словом стараемся найти применение».


1. Иосиф Бродский в своей Нобелевской речи сказал: «…я полагаю, что для человека, начитавшегося Диккенса, выстрелить в себе подобного во имя какой бы то ни было идеи затруднительнее, чем для человека, Диккенса не читавшего».*

* Впрочем, из Истории видно, что это, увы, далеко не всегда так. Джонатан Литтелл в своих "Благоволительницах" этот тезис Бродского с легкостью опровергает. Но сейчас не об этом…

Читайте также:
О меланхолии
О меланхолии
Артикуляция безумия
Артикуляция безумия
Не ломайте дикорастущих
Не ломайте дикорастущих