Содержание:
Добровольцев нет
This is fucked up, fu-a-acked up
Том Йорк
У Сперанского были какие-то дела в Петергофе, значит, выходило, что я буду ночевать один на новом месте. Честно говоря, я боялся. Боялся, что вот так я войду в новое жилье, проведу один ночь, потягивая пиво или вино. И моя жизнь совсем не будет отличаться от жизни Генри Чинаски. Я все-таки не персонаж, а настоящий человек, но иногда уже перестаю это чувствовать. Я позвал Кирилла, но он сказал, что не поедет ко мне. Понимаю, ему бы пришлось добираться два часа. Что он будет через весь город пилить, чтобы подержать меня за ручку, он же мне не мамочка.
Так что мы выпили немного пива, Сперанский уехал, и я пошел на новую квартиру. Всего десять тысяч, я боялся, что нас развели. Где-то тут должен быть подвох. Я вставлю ключ в замочную скважину, и ключ не подойдет. Или ночью меня разбудят менты и поведут в отделение. Я боялся, что напьюсь один и выброшусь в окно. Я сидел и думал. Обдумывал еще, что я могу написать отцу.
Я часто думаю, что ему написать, но не часто пишу. Зато постоянно про себя проговариваю варианты писем.
Сам он на днях написал, что моей сестре сделали укол, и теперь год она не будет пить. Ее выгнали с работы после последнего запоя, а она была директором парикмахерской.
Я не знал, что ответить отцу.
Привет.
Я сломался.
Мне уже все равно, кем я буду. Я вдруг перестал бояться, что ничего не выйдет, и вообще чем-то интересоваться. Я читал, что это первый симптом депрессии. Депрессия — это когда человек не интересуется вещами, не заслуживающими интереса. Уже ничто не заслуживает моего интереса. Каждые выходные я схожу с ума от безделья, мне хочется только пить. Лучше бы не было выходных, я бы работал и работал, так легче. Я уже не хочу печататься, я ничего не хочу. Я так долго хотел иметь книгу, а ее нет и нет. Я кажусь себе чем-то вроде девственника, который решил не трахаться.
Я живу только из-за того, что тебе и Сигите будет больно, если я покончу с собой. У тебя хотя бы останется Ваня, а у нее никого не останется, с кем она сможет поговорить так. Хотя, кто-то появится, наверное, со временем, нечего себя переоценивать.
Раньше я всегда считал тебя счастливым человеком. Но когда зимой ты мне сказал, что это не так, что тебе так же больно и невыносимо, почва ушла у меня из-под ног. Я не знаю, как жить без этой иллюзии. Зачем ты мне это сказал? Ты сидел в этих трусах напротив телевизора, сказал мне, что ты тоже несчастен, а смысла в жизни нет, и я увидел тысячи горьких жизней, которые будут повторяться без толку поколение за поколением. Мне стало так одиноко, меня просто бросили одного в лесу. Я потом расплакался, когда ушел в комнату, ты мне дал по голове, короче говоря. Единственный счастливый человек оказался несчастен, я не знал, куда мне деться. И жить неохота, и сдохнуть страшно.
Вчера я видел человека без глаз в метро. Я хотел дать ему тысячу, но мне стало жалко тысячи, и я дал ему сторублевку.
На день рождения тоже пойду зашиваться, у тебя будет два зашитых ребенка-алкаша. Я уже звонил, за две тысячи мне введут физраствор, и я останусь один на краю вселенной. Странно как-то все получилось.
Мы со Сперанским сняли квартиру, и теперь у нас адрес Добровольцев 181, квартира 237. Так что есть и хорошие новости. Всего за десять тысяч. Будет где отдыхать по выходным.
Привет всем. Не падайте духом.
Я бы на хуй застрелился, если бы получил от сына такое письмо. Ничего не стал писать отцу, да и подключиться к Интернету мне не удалось. Посидел, поплакал, посмотрел порнуху, подрочил, взбодрился и пошел в магазин.
Милостивый читатель, я продолжу свой добрый рассказ после онанизма. Советую и тебе отвлечься от моей истории ради того, чтобы порадовать себя этим простеньким удовольствием. Огненные буквы летят мне навстречу, я жму «вниз», «прыжок», успеваю или не успеваю увернуться.
Мне хотелось поесть, но не хотелось готовить. Помимо двух бутылок Holsten купил какую-то шляпу быстрого приготовления. «Биг ланч». И пошел от магазина домой. Был первый час ночи. В этом районе полно гопоты, я надеялся, что будет конфликт, это бы меня взбодрило. Хоть какое-то развлечение. На углу дома я как бы случайно, но и нахально, задел парня плечом, но из этого ничего не вышло. Бить меня не хотели. Вид у меня был действительно безумный, говорю же — я был на пределе. Наверное, это было видно по моим глазам. Ад полыхал в них ярким пламенем, он сгруппировался, как перед прыжком, и пружина готова была сработать в любой момент. Это значит, что я могу больше не бояться пустяков. Зачем я буду бояться получить по башке, если каждый день мне приходится сталкиваться с непрошибаемой пустотой, пожирать ее, сгорать от тоски?
Я решил подняться на шестой этаж по лестнице. В подъезде, или, как здесь говорят, парадной, пахло мочой, что напоминало: «Ты в Питере!», все как положено. Я поднялся и вставил ключ. Сердце мое замерло, мне послышались голоса из квартиры. Я открыл дверь. Нет, это я забыл выключить порнографию на ноутбуке, а шарманка так и шла. Какой-то белобрысый парень ебал Ленни Барби уже по второму или третьему кругу. Говоря начистоту, актриса она неважная. Мне нужен женский оргазм, а Ленни Барби как будто вообще не кончает. Но сейчас у меня была записана лишь одна порноновелла — и та с ее участием.
Я обломал им секс, разогнал их праздник, включил вместо этого группу The Scarabeusdream, и отчаяние хлынуло в квартиру из колонок ноутбука. А я вскипятил воду в кастрюле и заварил себе «Биг ланч». Сама вермишель была ничего, но вот прилагающийся мясной соус на вид сильно напоминал дерьмо. На вкус тоже оказался дерьмом, я думаю, что у дерьма именно такой вкус, как у этого соуса. Но мне хотелось есть, а еще раз выходить не хотелось, я устал. Работаю всего второй месяц, а уже чувствую, что дохожу до ручки. Хотя дело не в работе, наоборот, в выходных: нарушается ритм, а потом приходится ехать на залив, входить в ритм заново, но он нарушается.
Превозмогая отвращение, съел порцию.
Немного привык. Мне уже было не страшно. Квартира мне нравилась. Комната, квадратов 18, шкаф-стенка, стол, раскладушка, кресло, туалет с тремя разными стульчаками (не знаю, откуда они там взялись): деревянный и два пластмассовых; ржавая ванна, кладовка — там есть даже гиря и велосипед со спущенными колесами, очень маленькая кухня. Лучше и не придумаешь. Здесь я напишу второй роман или хотя бы первый, если найду в себе еще желание этим заниматься. Нужно найти желание, иначе в моей жизни не останется ничего.
И я тут же состарюсь, как мои друзья.
Позвонила Сигита, поговорила со мной, она переживала, что я тут сойду с ума в одиночестве. Она тоже чувствовала, что я карабкаюсь из последних сил и что мне уже все осточертело. Ее поддержка мне нужна, она была совершенно права. Она назвала меня «кисонькой-мурлысонькой» и посоветовала поехать в гости, если есть возможность.
Я и так думал поехать в гости, чтобы не сидеть в одну каску, как лошара. Но я вымотался. Девушка Маша предложила приехать к ней и ее приятелю. Вроде это было не очень далеко. Они там бухали. Я собирался поехать, но передумал. Я любил Сигиту, а пить с Машей, как я подумал, может быть чревато сексом. Если я изменю Сигите, я должен буду ей рассказать об этом. Если я буду иметь кого-то втихаря, от меня ничего не останется. Сейчас я поговорил с Сигитой и точно понял, что не поеду к Маше.
Я набрал Машу.
— Извини, я, наверное, уже не приеду. Устал и я уже пьян.
— А что так? Мог бы и приехать.
На фоне кто-то сказал Маше, чтобы я взял бухла.
— Не, я лучше в одного посижу, как лошара, — сказал я. — Пока.
— Ну, пока. Как знаешь, — ответила Маша и отключилась.
Я просто сидел, потягивал пиво и смотрел перед собой. Ни телевизора, ни Интернета. Были книги, но я про них просто забыл. Я сидел и сидел. За окном люди еще продолжали жить. «Занимались жизнью», как сказал Сперанский. А я медленно пил Holsten калужского разлива. Это и есть стать взрослым. Одну выпил, а вторую бутылку мне не захотелось. Я и так уже чувствовал себя нетрезвым. Девять бутылок все-таки за день я уговорил. А перед рабочим днем это многовато.
Я лег на раскладушку и закрыл глаза. Мне показалось, что я проспал минут пять, когда зазвонил будильник на телефоне. Началось утро.
Похмелье было несильным, но я не выспался. Вокалист Скарабеусов до сих пор надрывался. Я позвонил Сперанскому.
Абонент не отвечает или временно не доступен.
Я использовал метод Шерлока. Значит, он на другой сим-карте, значит, он еще сидит в Интернете с телефона за своим ноутбуком, а значит, этот мудак до сих пор не вышел из общаги.
Я позвонил ему на «Билайн».
— Блять, ты еще не вышел? Уже девять!
— Да все, я уже выхожу. Пятьдесят минут ехать.
— Ты будешь только через час десять. Не пизди. Быстро выходи.
— Хорошо.
Я почистил зубы, убрал свой маленький Asus в сумку и вышел. Уже на улице я понял, что забыл зарядить телефон. Поэтому я написал начальнику: «U menya mozhet sest’ telefon, budu kak obychno». Я сел в трамвай, который идет до метро Автово, и подкатило. Меня затошнило так, что чуть не стравил прямо в трамвае. Моему организму хотелось избавиться от «Биг ланча» как можно скорее. Нужно было что-то выпить, сок или чай, тогда станет легче. Я зашел в «Чайную ложку» возле метро и заказал себе зеленый чай и салат.
— Вам один чай или двойной? — спросила девушка.
— В смысле?
Я стоял, как вкопанный, не понимая, чего она от меня хочет. Кассирша смотрела на меня с сожалением и тревогой.
— Вам чая на одну чашку или на две?
Я вдруг заеблил. Ничего не понимал. Ни слова.
— Чая на одну чашку? — спросила она еще раз. Одну чашку, две чашки, чашки крутились в голове, кажется, я сошел с ума. Мир вокруг замер, время никуда не двигалось. Мне стало страшно, что я забыл русский язык.
Вдруг я понял.
— Я же один, — сказал я.
Расплатился и сел за столик.
Салат поможет желудку заработать. Нужно было зарядить мобильник, но розетки я не увидел. Написал Сперанскому: «Ya v chaynoy lozhke». Я съел салат, стало легче, было уже ровно десять, а Сперанского не было. Через сорок минут электричка, мне еще надо ехать на залив, из-за Сперанского я мог остаться без работы. Она мне нужна, без работы я теперь уже не смогу. Я отнес поднос с грязной посудой куда следует и вышел. «Ya u vhoda v metro».
И зарядка кончилась, все, теперь телефон не включить. Больше всего я не люблю опаздывать.
Сперанский опоздал на восемнадцать минут.
На электричку я опаздывал уже по-любому. Женя будет целый час ждать меня в Зеленогорске, а потом поедет на залив один и распсихуется, это как пить дать. А созвониться я не смогу с ним. Я не догадался, что мог бы позвонить Жене, вставив сим-карту в телефон Сперанского. Слишком я был зол, чтобы думать.
Сперанский шел, как всегда, ничего не видя. Со зрением у него неважно.
Я пошел ему навстречу, показывая средний палец вместо приветствия.
— Пидорас, — сказал я. И швырнул ему в туловище ключи.
— Ты совсем охуел? Мы же в десять договорились?
— В десять, блять, а не в двадцать минут! — сказал я и пошел прочь от него, пошел в метро. Жетон у меня был. Уже спустившись в зал, я стал высматривать Сперанского, но не нашел его. Опять я сорвался, хорошо хоть не ударил его. Он бы выбил из меня эту дурь, удар у него хорошо поставлен, пара лет тайского бокса изменила его. Я искал взглядом красный кардиган Topman и его стильные джинсы Cheap Monday, но не мог найти. Мне хотелось извиниться. Но я сел и поехал на станцию метро «Черная речка». Там я могу сесть на маршрутку и через час уже буду в Зеленогорске.
Женя подождет минут десять. Ничего с ним не случится. Но когда бытие наваливается на меня, все становится сложнее. Я не знал, где останавливается маршрутка на Черной речке. А спросить у кого-то я не мог. Психологически не мог. Если я подходил к незнакомому человеку с похмелья или просто не в духе, у меня не хватало духу спросить:
— Простите, где останавливается маршрутка до Зеленогорска?
Я ездил только из Зеленогорска в Петербург на ней, то есть оттуда сюда. Отсюда туда я всегда ездил на электричке. И, видимо, из Петербурга в Зеленогорск маршрутка ехала немного по другому маршруту. Поэтому я прождал минут пятнадцать и не дождался. Время терять нельзя. Я снова пошел в метро. И доехал до станции Удельная.
Вошел в железнодорожную станцию и изучил расписание электричек. Я опоздал, начался перерыв, и следующая будет только в два часа дня. Мне хотелось плакать, хотелось кому-нибудь жаловаться, но телефон не работал. Я знал одно заведение тут, «Блиндональдс». Пародия на «Макдональдс», но там есть дешевое пиво, и я там часто бывал. Я надеялся найти там розетку. Но я обошел весь зал и не нашел розетки. Я снова не знал что делать. Уже нужно было работать. Мне вдруг этого сильно захотелось, работать легче, чем жить. Женя будет давать мне нагрузку, я буду точно знать, что должен сделать. Я буду пилить бензопилой, крутить шуруповертом, резать болгаркой. Это лучше, чем стоять у выхода из «Блиндональдса», как будто в штаны навалив, не зная, где зарядить телефон.
Я набрался смелости и зашел в магазин. Диски, музыка, игры. Продавец был молодым симпатичным парнем.
— Можно я воспользуюсь розеткой? — спросил я.
— Пользуйся.
Я сел на диванчик. И воткнул зарядку в тройник. Розетка не работала. Следующая. Тоже не работала. Я посмотрел и увидел еще одну розетку.
Она работала. Я спасен. Я набрал Женю.
— Я отравился немного. Извини. Приеду завтра или вечером, ты меня не уволишь?
— Ты где? — спросил Женя.
— Я на Удельной еще. Тут нет электричек… Немного затупил, мне стало плохо, и я опоздал. Я приеду вечером или завтра утром.
— Хо… Хо.. Хорошо… Отдохни то… То…. Тогда еще денек. Завтра приезжай.
— Спасибо. Пока.
Все нормально. Кроме того, что я потерял тысячу четыреста рублей за рабочий день.
Я позвонил Сперанскому.
— Извини, что я на тебя наорал. Я тут опоздал, больше не будет электрички. Ты сможешь отдать мне ключи через полчаса?
— Смогу.
— Давай тогда ровно через полчаса? Ты на Василеостровской работаешь?
— Да. Ты тогда позвони, как будешь подъезжать.
— Хорошо.
Только я выключил Сперанского, позвонила Сигита.
— Что у тебя с телефоном?
— Сел, и вообще он глючит.
— Ты уже на работе?
— Я отпросился.
Мы еще обменялись несколькими фразами и распрощались. И я выдернул зарядку, сказал продавцу:
— Спасибо.
И вышел. Что там думает Женя по этому поводу? Я уже второй раз его так подвожу. И снова не по своей вине. Телефон опять отказался включаться.
Я вышел на Василеостровской и не знал, что мне делать. Можно было позвонить с автомата, но я знал только Сигитин номер наизусть. Трех рублей, закинутых в автомат, хватило, чтобы сказать:
— Скажи Упитышу, что я его жду. Сел телефон.
Ответа ее я не расслышал.
Сперанский пришел минут через десять. Он не только дал ключи, но и спросил, не хочу ли я есть.
— Хочу, но у меня кончились деньги.
Он сказал, что купит мне обед. Мы пошли в бистро. Я съел борщ. Он съел борщ и салат. Я зачем-то сказал, что хочу бросить эту работу. Вдруг я подумал, что больше не хочу ездить на электричках и долгой маршрутке. Сперанский предложил попробовать журналистом устроиться в какой-нибудь журнал. Я сказал, что попробую что-то подыскать, и если меня возьмут, брошу работать с Женей.
— Мне нужно хотя бы двадцать. После тридцати, правда, все равно мало получать двадцатку.
— Двадцать-то будут платить, — сказал он. — Только нужно не в такую газету, как моя. А в журнал. Напишем тебе резюме на выходных и разошлем.
Мы вышли из бистро, зашли в магазин. Сперанский купил мне кефир. Желудку стало легче. Я дошел до его работы, а потом пошел в метро. Добираться где-то час, я хотел попасть в наше жилище, хотел оказаться там. Нужно отдохнуть, чтобы завтра работать. В метро было душно, я чувствовал, что усталость вот-вот добьет меня. Но все-таки дотерпел до Автово. Хотя мне хотелось спрыгнуть или кричать еще на Балтийском вокзале. Хорошо, что я не в Москве. Но плохо, что Сигита не со мной. Она нужна мне, она спасет мой рассудок. В Москве метро хуже, чем в Петербурге. Мне кажется, в Петербурге метро уютней, наверное, уютней или мне кажется раз два три четыре пять точка точка точка тире тире тире точка точка точка.
Вышел из метро и не сразу нашел остановку. Но потом вспомнил и побежал, догнал трамвай и запрыгнул. Расплатился, и денег у меня не осталось. Но это оказался не тот трамвай, я это понял, когда он свернул не туда.
И я вышел. Дремучий лес, и никаких ориентиров. Нас просто бросают в эту жизнь, как параноика Эрнеста, и дождь смывает клей, на который приклеены волосы к нашей груди, и клей с волосами текут по пузу, не предвещая ничего хорошего. Мне придется идти час пешком. Отдохнуть, а потом помочь перевезти вещи из Петергофа Сперанскому. Я должен поспать. Так я шел, не приспособленный ни к чему. Когда я увидел компанию гопников по курсу, я перешел на другую сторону. Сегодня я боялся всего. Философские вопросы выпотрошили мне кишки.
Добрался. Почти потерял день. Уже почти четыре.
Сначала хотел зайти не в тот подъезд, но потом до меня дошло, я вспомнил номер квартиры. В лифте пахло мочой, как небо синее, а трава зеленая.
Ключ подошел.
Я был дома, мне удалось спастись. Мне нужно было срочно помыться, срочно зависнуть в ванной, и все наладится.
Разулся и открыл сумку, чтобы достать гель и зубную щетку. Но флакон открылся, гель вытек и залил книги и мои чистые трусы и носки. На ноутбук, слава Богу, не попало, он был в другом отделе.
Я бросил книги на стол, носки и трусы на пол.
Нужно их постирать.
Сумка пахла как кусок мыла.
Вытащил протекший флакон. Стоял и пялился на него. Стоял и пялился, я не знал, что мне с ним делать. Я вдруг забыл все. Все, чему учился в течение жизни, не имело смысла. Выронил необходимый фрагмент пазла. Мой мозг не мог отправить подходящую команду, дать телу верное распоряжение.
Сигнал потерян, сигнал потерян. Я не знал, как людям удается справляться. Не знал, как надо реагировать на этот пролитый флакон. Я больше никогда не буду счастлив. Этому парню больше не давать! Я не смогу жить. Все мечты обречены. Как облегчить страдания? Я не умею быть счастливым, мне нужно срочно работать. Я не могу думать. Рука моя стала липкой от геля. А я стоял посреди чистого поля и смотрел на флакон Palmolive for men, а ледяной ветер забирался под одежду и дальше, под ребра. Я висел в открытом космосе, меня скрутили, я пустышка, машина пережевала меня, ничего не оставив, от меня уже ничего не осталось. Машина уничтожила человека. Через две недели мне исполнится двадцать три года, и неважно, допишу ли я роман, добью ли я последние десять страниц или нет, поставлю я себе укол, чтобы не пить год, или полгода, или три года, ничего не имеет значения, ведь я даже не знаю, что мне делать с этим флаконом. Двадцать три года, я мог бы быть отцом или директором магазина, молодым бизнесменом или начинающим политиком, пикапером или верным мужем, и мог бы уже умереть от СПИДа или даже стать известным актером, но это все было бы неправдой; люди всю жизнь только и делают, что прикидываются кем-то, и я не знаю, что с этим делать, как ни верти, а ничего с этим нельзя поделать. Что, я должен его себе в задницу засунуть, этот флакон?
Это крик, я кричу о помощи. Помогите мне.
