29.11.2016
Ни океанов,
ни морей
Ни океанов, ни морей
Ни океанов, ни морей
Ни океанов, ни морей
Ни океанов, ни морей

← К оглавлению

Содержание:


В голове багажиста

В мои планы никогда не входило работать в сфере обслуживания. К тому же за чаевые. Ты лизнул жопу — тебе дали купюру. Это не для меня, думал я. Конечно, не для меня. Я правдоруб и поборник истин — не нанимался лизать жопу кому бы то ни было.

— Посмотри, — сказала мне Сигита.

Я посмотрел.

«Носильщики багажа». Есть смены с трех до полдвенадцатого. Одиннадцать тысяч рублей плюс чаевые. Сигита-то само собой все это дело романтизировала. Я в золотых лучах таскаю чемоданы, улыбаюсь туристам и получаю валюту. Не поддавайся, Женя. Ты прирожденный тунеядец. Нельзя. Но я же должен заработать денег. Две сломанных пломбы. Потом передний резец сточился, потому что мы со Стасом, моим соседом, сощелкали столько семечек, сколько вам и не снилось. Мне самому никогда не снятся семечки. Этот предмет не достоин моих снов. Лично мои сны закрыты для семечек, им туда не проникнуть, уж будьте уверены! Я презираю семечки, если вам интересно. Я собираюсь внять просьбе Димы Булатова и не сдерживать себя в выражениях. Драл я эти семечки в хвост и в гриву! Они испортили мне передние зубы, и теперь я должен работать. Хотя дело не только в зубах. В моей простате. В моей чертовой простате, я должен отработать полгода, взять кредит и вылечить ее раз и навсегда. Или взять кредит и снять кино. Что дороже: искусство или моя физическая оболочка? Я должен снять кино до того, как мне исполнится 24, вот в чем дело. Мне все осточертело, я хочу быть молодым и признанным гением, плевать я хотел на все остальное. А еще дело в том, что пора бы уже подумать о детях. Хотя — это позже. Но с другой стороны, если я еще буду это откладывать, у меня не останется ни одного сперматозоида, способного оплодотворить яйцеклетку. И еще у моей девушки — Сигиты — у нее неполадки со здоровьем. Она стала нервной и не может находиться одна, у нее учащенное сердцебиение. Так что не скуки ради я покупаю «Работу и зарплату», зарубите это себе на носу. И никаких шуточек по этому поводу, если надо будет, я подпишусь на это издание и не спрошу вашего мнения. И глазом не моргну, пока не найду лучшую работу в мире.

«Возраст 18–27 лет, приятная внешность, базовое знание английского».

— По-твоему, у меня приятная внешность?

— Ты очень красив.

— Как сукин сын? Как Михайло Фрузенштерн?!

Я не помню, что она ответила. Я не нанимался бесплатным диалогистом, оставьте меня в покое. Мне глубоко насрать. Что за бредовая фраза? Я должен думать о стиле. Кто выдумывает все эти выражения? Да ладно, вам прекрасно известно, что я не ошибся, а специально так сказал. Доверьтесь мне, я мастер по этой части, знаю, когда надо сесть в лужу, а когда воспарить.

— Базовый — это какой?? — спрашиваю у Сигиты, мой голос нарисовал для нее в воздухе два вопросительных знака. Не надо считать это пустым хвастовством, я вам так скажу. Я у нее спросил, и в моем голосе прозвучало два вопросительных знака, я так умею. Может, это понты, но я писатель. Вот что я скажу: я писатель, а поэтому мне и в жизни надо быть бдительным каждую секунду, в игре крупные ставки. И всегда заботиться о стиле. Но Сигита срать хотела на мой стиль. Она не заметила моего писательского мастерства в моей манере разговаривать в этот момент. Сказал бы «в манере вести диалог», но я не нанимался вам бесплатным диалогистом, как я уже сообщил. Если я захочу стать диалогистом, пойду работать на сериал и буду две тысячи баксов в месяц делать. А душа моя отправится прямехонько в ад. Сигита бы хотела, чтобы у нее был парень, который мог бы сводить ее в ресторан. Вернее, чтобы я мог сводить ее, мог быть ей опорой. Неужели ей не достаточно того, что я считаю ее самой красивой женщиной на свете?

— Базовый — это твой, — вот что она сказала. Польстила мне, чтобы я водрузил себе на шею заботы о нашем очаге.

Она сказала, что напишет мне все слова, которые надо знать, чтобы быть багажистом высшего уровня. Чтобы быть багажистом-ниндзя. Чтобы рвать других багажистов на флаги. Я попросил, чтобы она написала по-английски и по-русски. Чаевые — типс, багаж — бэгидж, или лучше — лэгидж.

— Ладно, — говорю я.

Оркестр. Музыка. Е. А., Писатель и Просто Хороший Человек, отправляется работать!

И я приехал в гостиницу.

Может, если бы я не понравился девушке, с которой проходило мое первое собеседование, меня бы не взяли. Но она так на меня смотрела, как будто хотела съесть. Я понимаю ее: здоровый приятный парень двадцати двух лет, мой голос любят женщины, разговор по телефону со мной заставляет их ссаться кипятком. Я здоров и красив, красив и здоров, если только можно назвать здоровым человека, который после пивной пьянки может сходить двадцать два раза за ночь в туалет. За каждый прожитый год я расплачиваюсь ложным позывом в туалет. Такая у меня валюта. Такой валютой я и буду давать вам чаевые. Стоп. Я и унитаз. Смертельный бой. Моя простата, моя мочеполовая система против того, чтобы я пил от шести до десяти литров пива за день. И что, я должен ей поддаться? Не могу ей поддаться, потому что я думаю о стиле. Потому что у меня рост немного выше среднего, шняга немного длиннее среднего и интеллект немного развитее, чем у среднестатистической обезьяны. Если я не буду писателем, если я не напишу Серьезный Роман, Великий Русский Роман, придется покончить с собой. Застрелиться и повеситься. Или спятить, отчего, впрочем, при любом развале, может, и не удастся спастись. Но если мне удастся, тогда все будет иначе. Тогда, ребята, пеняйте на себя. Тогда-то я спляшу на ваших костях.

— Вы можете рассказать о себе на английском?

— На английском?

— На английском, конечно, — (ГОСПОДИ, ИДИОТ, НУ НЕ НА РУССКОМ ЖЕ И НЕ НА КИТАЙСКОМ?!), — давайте. Расскажите.

И тут я как в школе, на экзамене в третьем классе. Хотя, в те поры я еще немного знал его, я был с ним не в таком разладе.

Уже пять лет прошло, как я закончил школу и не занимался английским. Пять лет коню в жопу. Май нейм из Евгений Алехин, айм 22.

(БЛЯТЬ, МНЕ УЖЕ 22, И ЧЕМ Я ЗАНИМАЮСЬ?)

Ай вос борн ин Кемерово, зэ сити ин вест сайберия, май дэр френдс. Ин Москов айм ту еарз. Ноу. Ту виз э хаф.

Да не знаю я английского. Русским языком я овладел, английским нет. Зато я знаю машинопись (опять-таки только на русской раскладке клавиатуры), вот что я мог ей предложить. На хера багажисту знать машинопись?! Как тебе это поможет дотащить чемодан?

— Хорошо, — сказала девушка. Не для того она сказала «хорошо», чтобы оценить мое знание английского на «4», а для того, чтобы прекратить этот жалкий цирк.

— Достаточно, наверное?

— В общем, знаете на таком уровне. Ми-ни-мальном.

Тут я посмотрел в сторону. Не на нее. Вот она: Ольга, так она представилась. 25. Тощая как селедка. Я смотрю в угол. Я бы, возможно, мог ее драть в хвост, как говорится, и в гриву. Знаю, что я уже щеголял этой фразой, просто захотел еще раз использовать. Сыграть на разнице. Сейчас заговорю о высоком. О том, что у меня есть любимая девушка. У меня есть любимая девушка, которой я планирую не изменять. Так что я смотрел в сторону, мимо похотливой, но в чем-то симпатичной селедки. В чем-то. Нахер мне не упал этот праздник, если к моим услугам в любую ночь, когда я этого пожелаю, самая красивая женщина.

Ольга. Вернемся к ней. Вот что она говорит:

— Тебе придется, — перешла на «ты», лиса, — еще переговорить с директором службы приема. И если все будет хорошо, то до встречи.

И я пошел ждать директора службы приема. Полчаса. Ну его? Свалить? Нет, смотри по сторонам. Приглядись, подумай, тут славно, в этой гостинице. Смотри по сторонам и назад смотри, и убей всякого, кого встретишь, если встретишь будду, убей будду, если встретишь патриарха, убей патриарха… Как там дальше? Спокойно, приглядись… Одни иностранцы. Кэн ай тейк йо лэгидж, плиз? Улыбочка. И пять баксов чаевых. Хэв э найс дэй! И еще червончик. Буду рубить капусту, как Тим Рот.

— Здравствуйте. Я Оксана. Простите, что заставила вас ждать.

— Да ничего страшного. Женя.

Да она же моя ровесница! Директор службы приема.

Мы поболтали пятнадцать минут, я еще раз ей прочитал сочинение на худшем английском, который ей доводилось слышать. «Кто я?», блять. Эту мадам я не интересовал как мужчина, поэтому в ее глазах появилось сомнение. Нужен им такой багажист? Но потом я рассказал ей, что учусь в институте кинематографа, и ее оценка стала чуть выше. Она меня расспрашивала об «этой интересной профессии». Учусь, и мне нужна работа во второй половине дня.

Я снова на работе. Меня приняли.

— По поводу чаевых, — сказала Оксана, — я спрашивала у ребят. Говорят, что выходит от трех до восьми тысяч.

— Хорошо, — ответил я. И отправился домой. А назавтра уже надо работать.

Недавно из зеркала на меня глянул двадцатидвухлетний мужик, по лицу которого было видно, чем он занимается ночами. Дринкингом, само собой. Да этот мужик (я) выглядел на двадцать девять, просто я знал, что ему двадцать, и даже это слишком много. День рождения случился ровно месяц назад, и пришло время задуматься о прожитом. У меня нет высшего образования и опыта работы. Нет ничего, кроме комнаты в общежитии на время обучения, компьютера (правда оперативной памяти теперь — хоть жопой жуй!), девушки, простатита и моей паранойи. Стас (сосед мой) обожает рассказывать эту историю, как я порезался о консервную банку и плакал, что умру от СПИДа. Просто я был с похмелья — был ранимый. Я расплакался как девочка у Сигиты на плече, но этого больше не повторится. Синька может погубить меня, а может не погубить.

 

Мне 21 год, но скоро уже будет 22, что для меня странно. Видимо, как было 16, так исполнится и 40.

По характеру я вспыльчив, но отходчив. Близкие считают, что я ипохондрик, потому что я чешусь от синтетики, почти не говорю по мобильнику во избежание рака, мою с мылом куриные яйца перед тем, как пожарить яичницу, читаю медицинскую энциклопедию перед сном и раз в полгода сдаю анализы на сифилис, гепатит и ВИЧ. Плохим или злым человеком, слава Богу, никто меня не называл. Еще с детьми неплохо лажу, вроде бы. Потому что семья была большая. Люблю книги, написанные от первого лица, и длинные кадры.

 

Всего два месяца назад я с этого начал свою автохарактеристику, когда собирался втихую свалить со сценарного факультета на режиссерский. Когда я писал, мне был 21. И тут мне уже 22. Я написал эту безделицу, а на самом деле изобрел машину времени. Вот в чем штука. Ладно, я зря старался, на режиссуру меня не взяли, этого я не предсказал, зато предсказал свой день рождения. Игорь Масленников (Автор Лучшего Сериала О Шерлоке Холмсе!) сказал мне, что у меня прекрасное чувство юмора и стиля и что я отличный писатель, а как я вышел из аудитории, впиздюрил мне двойку за самый важный экзамен. А мне уже 22, вашу мать, и ни богатств, ни славы, ни хрена.

Просто ты можешь сломаться, если у тебя нет денег и ты пьешь. Главное — не сорваться, иначе вы увидите ад на земле. Черт, мне исполнилось 22. Бертолуччи уже снимал кино в этом возрасте. Он был младше, чем я сейчас, когда начал снимать, а я еще не снял ни минуты. Время уходит, осторожнее. После трехдневной пьянки на мой день рождения осталась только гипертония и чувство вины, что у Стаса украли ноутбук, а у меня ничего не украли. День рожденья был мой, и лучше бы украли что-нибудь у меня. Но огромный калмык унес ноутбук Стаса в неизвестном направлении. А еще я хотел подарить себе роман на день рождения, но я его не написал. Я даже не добил сценарий, мог ведь, но не сделал этого. Ладно, ненавижу, когда кто-то ноет насчет своей писанины. Заткните мне пасть. Но, собственно, теперь у меня будет работа. Так я думал.

Я думал так, а мой хитрый мозг меня подставил. Сука! Он все продумал. Мой мозг хочет покоиться в голове тунеядца, он не хочет, чтобы я работал. Он не дал мне спать. Мы ночевали не в общаге, а у Сигитиной мамы, поэтому у меня не было возможности с кем-нибудь напиться, и я просто маялся всю ночь перед компьютером. Прочел «Форреста Гампа». Дрочил — все знают, чем занимаются писатели. Я, например, когда пишу, не даю себе подрочить, пока не допишу две-три страницы. Так я могу писать что-то и дважды прерываться для онанизма. Так что можете рассчитывать, на каком промежутке текста я этим занимался.

Суть одна. Перед первым рабочим днем я не спал ни одной минуты.

Утром я спустился в ад на двадцать пять минут и вышел на станции Павелецкой. Каждый день час на метро. Каждый. Ненавижу метро. Я его ненавижу за то, что меня там все время спрашивают:

— Вы выходите?

А я, во-первых, не обязан разговаривать с незнакомцами, а во-вторых, не хочу рассказывать им, где я выхожу. А тут мне, человеку с вымотанными от бессонной ночи нервами, опять под руку попался такой умник, который спросил:

— Вы выходите? — и даже руку на плечо положил. А зачем руку класть мне на плечо? Вы, может, тоже играли в детстве в такую игру, когда кладешь человеку руку на плечо и спрашиваешь:

«Ты знаешь, чем отличается крокодил от пидораса?»

«Чем?» — спрашивает бедный наивный албанский юноша, ваш собеседник.

«Тем, что крокодилу нельзя положить руку на плечо!» — отвечаете вы коварно. Поэтому я сказал этому челу в поезде метро, скинув его руку с моего плеча:

— Выхожу, выхожу!

И вышел на Павелецкой. Я жил тут неподалеку раньше с девушкой, уже прошло два с половиной года, как мы расстались. Блять, да сколько я уже торчу в этой вонючей дыре, имя которой Москва? Что теперь случилось с моей бывшей девушкой? Она вышла замуж за сына редактора. Сын Редактора, парень, наверное, даже на год младше меня. Я видел его однажды, один год и девять месяцев назад. Придется сделать лирическое отступление.

Это было в Доме Художников, на «выставке интеллектуальной литературы». Я, Стас Иванов (Писатель Стас Иванов, также известный как Зоран Питич, Второй (После Меня) Писатель Современности, а не мой сосед, которого я называю просто Стасом), Сигита и Инна Амирова. Мы приехали забрать книгу, а Сигита с нами за компанию. Господи, как я ждал этой книги, хотел увидеть себя напечатанным! Я раскрыл ее и увидел, что Редактор вставил туда мои рассказы правлеными. Я стал грызть эту книгу зубами.

— Виталий, ты пидорас! — закричал я Редактору.

Он стоял среди всех этих стопок книг. Обоссаные сборники, в которых издавались лауреаты и финалисты премии «Дебют». А сзади, за спиной у него, стоял его сын.

— Ну зачем?! Зачем так делать?! На хуя?! — кричал я. А Сын Редактора стал брыкаться, хотел, понятно, заступиться за отца. Хотя отец бы его мне накидал, в нем веса в полтора раза больше. И так мы орали там друг на друга. Стас Иванов сказал, что мог бы помочь мне накидать Редактору. Он его не любил. Но до этого не дошло.

Просто редактор, Виталий, сучонок, опубликовал мои рассказы в том виде, в котором их исправили для журнала «Октябрь». Я не знаю, кто их там правил, мне не хотелось идти ругаться, это было давно, и я боялся, что при встрече снесу этому человеку башку, и меня посадят в тюрьму. Поэтому могу ему (ей) передать только одно: «Идите на хуй!»

Если это женщина, то извиняюсь за грубость выражения. Просто я вас заочно ненавижу, как и всех остоебеневших мне кретинов, которые считают себя умнее других.

Ладно. Так вот. Редактор сначала мне сказал:

— Алехин. Ты ничего не понимаешь. Тебя правил лучший редактор в городе.

Липа, скажу я вам. Я даже не уверен, что он знал того человека, кто меня правил. Виталик вытащил это из своей головы наугад. Я облил его в ответ матерным поносом. И тогда он закричал:

— Ты еще придешь ко мне и поблагодаришь меня, как Рясов! Он через два года только понял и сказал мне «спасибо» за то, что я его редактировал!

И другая линия его защиты, которая к первой отношения не имеет, но должна была вымолить прощение через лесть:

— Алехин, тебя ждет великое литературное будущее! Какая тебе в пизду разница?! — так и сказал, спросите у Сигиты или у Стаса Иванова.

На том и разошлись. То есть меня еле отволокли оттуда, изрыгающего ругательства во все стороны. Вышли на улицу, и я швырнул книгу «День святого электромонтера» — сборник короткой прозы финалистов конкурса «Дебют-2004» — о стену Дома Художников. Книга ударилась о дом, отскочила. В рассказе «День святого электромонтера» поменяли два абзаца местами, просто этим броском я хотел вернуть абзацам свои законные места, только и всего. — За каким хером вы их поменяли, кем бы вы ни были?! — Но Сигита схватила книгу и больше мне ее не давала. Мой план не удался. Абзацы остались на неправильных сидениях. Через дорогу был бар, и Стас Иванов предложил туда пройти. В тот день я единожды видел Сына Редактора.

Будущего мужа моей бывшей девушки.

Так что меня предали, это как если бы бывшая девушка Штирлица вышла за фашиста.

Поэтому теперь, когда я шел в гостиницу, вспоминая все эти дела, написал бывшей девушке смс-сообщение, в котором спрашивал, правда ли она вышла замуж за этого человека, за сына Злого Редактора, испортившего мне Счастье Увидеть Себя Любимого Напечатанным в Книге. Или же Зоберн меня обманул. Пошутил, и у нее другой муж, а не сын моего Редактора от Лукавого. (Зоберн, кстати, — это еще один писатель, наплюйте на него, я их много знаю, писателей, на самом деле каждый человек — писатель, покуда у него не заканчивается внутренний монолог, но только мне пророчили «ВЕЛИКОЕ ЛИТЕРАТУРНОЕ БУДУЩЕЕ»). Ответа на мою смс я до сих пор не дождался. Как, впрочем, и не дождался Литературного Будущего.

Ладно, я пришел на рабочее место. (Если не заметили, теперь я вернулся к основной линии, в которой описываю опыт работы багажистом, — не ссать, держать одновременно несколько линий мне по силам.) Я прошел на территорию гостиницы. Туда, где только для персонала. Оксана встретила меня, отвела в раздевалку, я надел форму.

— Раньше в любой день нужно было носить пиджак, но теперь мы позволили багажистам в жару работать в футболках.

А стояла настоящая жара. Пекло, как будто ад вырывается все ближе к поверхности с каждым днем. Ад такой, коварный, он все время ходит за мной по пятам, но Оксане до этого дела никакого. Она подвела меня к парню в костюме, который был младше меня на пару лет. Ну, само собой, парень, а не костюм был младше меня. Сечете?

— Это Саша. Менеджер. Он сам был багажистом, он тебе сейчас все объяснит.

И он мне все рассказал. Я стою в дверях, у самого входа в гостиницу, и улыбаюсь, там есть специальная кафедра. Я должен был улыбаться и приветствовать людей на всех языках, которые мне не мешало бы знать: русском и английском. Он дал мне листок А4, на котором было написано, как я должен себя вести. Текст не настолько интересный, чтобы я его стал сейчас пересказывать. Еще он сказал:

— Почитай пока. Там еще есть журнал учетных записей под кафедрой. Его тоже полистай и поймешь, зачем он нужен. Когда будет клиент, я тебе покажу, что к чему.

На полке еще были ручки, бумага, книга Ника Перумова, которая явно уступала журналу учетных записей багажистов по своей художественной ценности. На журнал было наклеено несколько наклеек, которые прилагаются к жвачкам, и надпись: «Superбагажисты». Я, не отрываясь, прочел журнал от корки до корки. Вернее, отрываясь только для того, чтобы говорить каждому заходившему: «Доброе утро!»

Или, если это был иностранец (их сразу видно, они улыбаются как полоумные), говорил: «Гуд монин!»

В журнале же в основном были записи ребят, бывших багажистов, двое из которых поднялись, а двое уволились. Теперь же я был пока единственным новым багажистом, и в ближайшие два дня обещали взять еще троих. Записи в журнале были такого типа:

«Из номера 405 оставили два чемодана в камере хранения. Один большой, с ним осторожнее. Сергей».

Но не все. Были и очень интересные для меня записи, например:

«Этот француз сегодня дал мне на чай 22 бакса. Я радостно схватил их и пошел от него скорее, но он нагнал меня, положил мне руку на плечо и сказал: Сори. Итс май. И с улыбкой забрал двадцатку, оставив мне, черт, 2 доллара. Саня».

Или:

«А мне один русский человек сегодня дал на чай 4 рубля 50 копеек. Когда-нибудь я скажу одному такому все, что думаю. В последний день работы… Рома».

И еще кто-то из них все время дописывал комментарий: «Забурел?!» Который, видимо, выражал силу впечатления от прочтенного послания.

И было одно душевное письмо, которое написал этот самый Рома перед тем как уволиться. Письмо я не буду пересказывать, поскольку это чужое произведение, которое можно поставить в ряд с некоторыми рассказами, случайно признанными классической литературой.

Ладно. Первыми были две пуэрториканки, возможно, лесбиянки, но приятные, несмотря на это. Хотя я гомофоб, я против пидорасов, я их просто не люблю и хочу, чтобы разврат исчез с лица земли.

Я оттащил пуэрториканкам чемодан и стал спускаться по лестнице. Я стеснялся стоять в ожидании чаевых с лыбой на лице, как Тим Рот. И через два этажа я почувствовал руку на плече. Это была более приятная рука, чем у мудака в метро.

— Итс фо ю.

И одна из пуэрториканок протянула мне деньги. Сто сорок рублей. Самые большие чаевые в моей жизни, вот что я вам скажу. Первые и самые крупные.

— Сэнк ю вэри мач! — ответил я и пошел на свое место.

Говоришь «багажист» — подразумеваешь «обезьянка в мундире». Говоришь «обезьянка в мундире» — подразумеваешь «багажист».

Потом я оттащил еще пару чемоданов, за которые не получил ни рубля. Старые подлые иностранцы. Потом-то Сигита мне объяснила. Они с ее мамой были богаты, когда Сигита была подростком, и разъезжали по заграницам. И всегда, говорила она, багажисты стояли в дверях и ждали чаевых.

Я пообедал. Не так вкусно, как я ожидал, но неплохо. Суп, толченая картошка с курицей, компот. Вонючий советский компот, и это пятизвездочная гостиница? Потом я стоял за этой подлой кафедрой, когда подошла Оксана и сказала:

— Женя, улыбайся. Улыбайся, Женя. Ты что, охуел? Ко мне заходил директор и сказал, что он, заходя сюда, поздоровался с тобой, а ты с ним — нет! Я не знаю, что делать. ЗДОРОВАЙСЯ СО ВСЕМИ… И почему ты не побрился?!

Сейчас я пошлю вас всех в жопу и уйду.

— Выпало из головы. Надо было напомнить.

— Может, я должна тебе напоминать мыться и чистить зубы?!

— Нет. Это я делаю автоматически. Есть привычка.

— Ты не смог догадаться, что надо побриться.

И я здоровался со всеми. В жопу. Если у вас осталась хотя бы частичка уважения ко мне, вы не правы. Иногда секретари просили меня с бумажкой подняться на пятый этаж, там женщина, которая называла меня ласточкой, ставила печать. Я спускался в подвал, там женщина, которая ничего мне не говорила, ставила печать, и я возвращался на свое место. Я лучше целый день бы ходил на пятый этаж и в подвал, там не надо улыбаться как кретину.

Успокойся, Женя. Ты же не хочешь опять ходить на массовки? Или ты хочешь пойти работать рабочим на сериал «Солдаты»? Уж лучше массовки. Массовки?

— А что вы снимаете тут?

— Сериал «Татьянин день».

— Татьянин день. А мы его три месяца смотрим. Так что, они поженятся?

— Я не знаю. У меня нет телевизора.

— Как — не знаете? Снимаетесь и не знаете?

— Ладно. Просто нам нельзя рассказывать. Но вам я скажу по секрету. Вы никому не расскажете? Тогда слушайте сюда. Он на самом деле изменяет ей, хотя они и женятся. Но потом она узнает, что у него есть любовник!

— ?!

Я играл в стольких вонючих сериалах, что поделом нассать мне в башмаки. Еще в передачах. Я был маньяком, который убил своих родителей и свою девушку ножом, а собачку кухонным молотком. Я убивал несуществующую собачку 35 дублей и получил за эту роль всего тысячу. Я был гопником, который поджег негра, и получил всего 1200! Я нищий человек. Теперь я багажист. Я червяк — разрежьте меня пополам, и будет 2 червяка.

Русская дала мне 10 рублей, и рабочий день закончился. Я выпил литровую банку Балтики 7 по дороге домой. Вкусно. Это реклама, вышлете мне денег, и я готов расхваливать любую отраву. Десять-пятнадцать тысяч рублей за лучшего писателя современности не такая большая цена, ведь правда? Нет, я не продамся, мне твои деньги не нужны! Они мне нужны.

Сигита расстелила мне, и я пытался спать. Я хотел спать, но не мог. Напиться? Не пей. Я промучился до восьми утра… Сигита спала. У меня уже начинались глюки. Меня абсолютно не волнует внешняя фабула, меня волнует только то, что в голове у багажиста. У одного — меня. Вот в чем дело. Я бы хотел, чтобы все это было вам известно, когда вы разбогатеете и будете думать, сколько дать на чай. Я разбудил Сигиту. Я спячу — две ночи без сна, какая работа? Меня еще не успели оформить. Ерунда.

Я разбудил ее и спросил:

— Ты обидишься, если я не пойду на работу?

Конечно, ведь ты должен тысячу Доктору Актеру, тысячу Теплыгину, три тысячи Стасу Иванову. Конечно, мне будет обидно.

— Я не обижусь. Это твое дело.

— Правда?

— Правда, не обижусь. Спи, пожалуйста.

Прости меня. Я не выдержу этого. Потом к нам постучала Сигитина мама:

— Женя! Ты почему не встаешь?! Тебе же на рраааббоооттууу, — я расслышал это слово, как будто бабину замедлили раза в четыре относительно нормальной скорости.

— Мама! Он сегодня не выйдет! — сказала Сигита.

— Ты очень добрая, — сказал я.

Слишком длинным был тот единственный день, в который я работал. Я уснул в один момент, как только перестал быть рабочим человеком.

К следующему рассказу

Читайте также:
Этимология русской души
Этимология русской души
Реабилитация антисоциального
Реабилитация антисоциального
Джером Сэлинджер
Джером Сэлинджер