В Москве устанавливают систему видеонаблюдения за могилами. По мнению авторов проекта это позволит людям, не имеющим возможностей для посещения кладбищ всегда оставаться со своими близкими. Как технологии трансформируют восприятие смерти?

Разговор о смерти сопровождается утомительным рецептурным введением с нудными отсылками и изводами древних, но уважаемых авторов, привлекающими внимание читателя всемирно известными концептами, философией для чайников и интимными заигрываниями. Вульгаризируя дискурс и создавая, по замыслу авторов, «популярное изложение» теорий страха смерти в психоанализе , образности фигуры конечности в европейской культуре, через проклятых поэтов, Батая и Селина обращаются к проблеме социологии суицида Дюркгейма. Легко, самую малость, касаются Ницше (он как острый перец), добавляют щепотку слезливого флирта экзистенциалистов (тут зависит от публики, есть любители католика Марселя ), а затем сливают пену текста в горлышко постструктурализма – обязательно добавьте Подорогу, еще неплох Лиотар. Полученную смесь надо подавать с модным Лителлом, и не дай-то бог, не  сервировать текст какой-нибудь модной биологией для юных. Ритуалы захоронения неандертальцев явственно должны показать всю элегантность полученного текста для интеллектуалов, классическое сочинение гимназиста XIX века о горестях жизни.

Вообще разговаривать о смерти в цифровую эпоху – это как соблазнять девушку. Есть концепции игривые, концепции нежные, теории-недотроги и теории смерти – вульгарные и общедоступные, всегда есть шанс найти свою вторую половинку, припомнить умную реминисценцию и с умным видом цитировать очередное подзабытое с университетской скамьи клише. Главное тут, как и везде, быть современным, в конце концов. Сейчас в моде православие и имяславие, поэтому смерть должна быть обязательно с бессмертием души и нотками эсхатологического ужаса как на похоронах старого панка Горшка.

Виновником такого положения тем в дискурсе о смерти был, пожалуй, Монтень, первый эссеист и танатофил. «О том, что философствовать — это значит учиться умирать». 500 лет одного и того же рассказа на новый лад, завидное постоянство. Вместе с тем, реальные практики и социальные процедуры памяти о смерти парадоксальным образом оказываются вытесненными из фокуса повествования. На протяжении последних трех поколений существенным образом изменилась процедура похорон, поминок и воспоминаний о мертвых. Все помнят цитату о Освенциме, но редко вспоминают разгул сектантства в Веймарской республике, со странными ритуалами и обрядами, которым положил конец Гитлер. Многие говорят о появлении карательной психиатрии, но не вспоминают о появлении моргов в начале XX века. Секуляризация подарила гражданские панихиды, а памятник идеи воскрешения стоит на Красной площади.

Проблема только в том, что этого мало. Социальные медиа, с их всеохватывающим и тотальным обхватом стремятся освятить самые сложные и острые грани переживания смерти – бесконечные причитания родственников на стене покойника,  иконические изображения символов скорби и  спорадически возникающие сообщества с архивом страниц мертвых людей явственно говорят о появлении новой степени публичности в практиках воспоминания. Если раньше проблема воспоминания о мертвых была исключительно детерминирована ритуалом, то теперь предлагается своеобразный интерфейс прощания с покойным, постоянно интерактивный и привлекающий внимание. Отныне человеческое любопытство к смерти может быть удовлетворено – подобно зомби из сериалов последних лет наши мертвецы среди нас. Обо всем по порядку: обратимся к некоторым тенденциям.

Действительно, нужны ли для дальнейшего развития этих задач новые, искусственно созданные социальные практики? С одной стороны, вопрос о том, как взаимодействуют юзеры и технологии давно уже является объектом гуманистической критики начиная с Платона. С другой стороны, в последнее время цикл программ должен учитывать такой фактор как т.н. Thanatosensitivity, чувствительность к конечности жизни пользователя. Системные аналитики и программисты уделяют этой проблеме все больше времени на конференциях, демонстрируя эксцентричную и редкую связь между антропологией и data mining. С одной стороны, чувствительность к смерти описывает эпистемологический подход в технологических исследованиях и дизайне, который активно стремится интегрировать факты смертности, умирания и смерти в традиционной пользовательский дизайн. С другой стороны, это важный аспект нового взгляда на копирайт.

Впервые этот термин был введен Майклом Массими как фактор взаимодействия человека с компьютером, напоминая что человек еще и тем отличен от машины, что конечен. Что делать с приложениями, программами и информацией, если юзер уже сыграл в ящик? Распространение защищенных паролем  личных данных, а также биометрических методов защиты информации, привычно полагают, что существует и доступно живое тело пользователя, что делает доступ к данным после смерти все более проблематичным для частных лиц и родственников. В 2004 году Yahoo! не предоставило доступа к личной почте семейству Джастин Эллсворт, погибшего американского морского пехотинца, утаив информацию, необходимую для обработки после смерти владельца счета. Проблема, казалось бы, имеет чисто юридическую подоплеку определения того, как цифровая информация и артефакты  могут быть завещаны  по наследству, и использованы многократно. Кому будут принадлежать права на личную переписку Стивена Кинга после его смерти? Или комментарии в фейсбуке Дмитрия Медведева? Филологи и историки всегда нарушали и будут нарушать копирайт в угоду истине, знанию или созданию священного корпуса Полного Собрания Сочинений, но с другой стороны это вполне реальные историографические факты, которые нельзя не использовать в научной работе.

Кроме захоронения тел человека другой культурной практикой смерти является то, что остается после смерти – это юридические процедуры типа завещания, судьбы личных вещей покойников (привет, блошиные рынки с их фотоальбомами прервавшихся семей), исторические и биографические рамки памяти: то, насколько часто, в какие дни и каким образом члены сообщества вспоминают о покойном и о обстоятельствах последнего события в его жизни. Эти воспоминания с точки зрения антропологов религии должны регулярно вторгаться в ментальную карту общины, трансформируя воспоминания в некоторые устойчивые единства – культ предков или магическую силу вождя.

Все чаще встречаются такие технологические артефакты как онлайн-мемориалы. Их уже настолько много, что появляются мета-мемориалы, собрания некрологов со всей страны и различных организаций.

Legacy.com была основана в 1998 и является крупнейшим в мире коммерческим поставщиком онлайн-мемориалов. Веб-сайт принимает некрологи  более 70 процентов всех смертей в США., привлекая более 14 миллионов уникальных посетителей в месяц и является одним из 100 лучших торговли веб-сайтов в мире. Вовлечение мертвецов в дискурс торговли и таргетированной рекламы является естественным завершением тех тенденций, которые были заложены в технологию «чувствительности к смерти».

Вместе с мемориалами и данными статистики существуют все более фундаментальные социальные сети кладбищ, где вместо лайков предлагается поднести цветы к могиле кумира или просто знакомой бабушке. Такое простое развитие форумов работников и участников рынка ритуальных услуг, предполагает новую форму вовлеченности пользователей в реальную жизнь кладбищ и могил. Каждая конкретная могила теперь имеет свой профиль в соц.сетях, номер, фамилию покойного – а главное совершенно иначе ставит вопрос о необходимости посещения покойников, транслируя памятные даты в непосредственную социальную практику современного человека. Отныне забывания становится технологически более сложным процессом, предлагая более совершенный мнемотехнический процесс.

Опыт смерти, таким образом, является существенным для интерпретации технологии, и наоборот,  техника позволяет репрезентировать переживание, горе, принятие и другие индивидуальные аспекты переживания смерти.

Место ритуализации, «искусственной растерянности» и «вымышленной идентификации с мертвыми» должны занять ориентация на современность, характер передачи информации как переживания и осмысление «общества мобильности». Типичная репрезентация исторических рамок памяти о мертвых – это празднование массовых тризн в информационную эпоху —  9 мая, вывешивание георгиевских ленточек на аватарки и инфекция фотографий ветеранов, своеобразный электронный мемориал.

А что в России? Задачи культуры воспоминания определяются в их соотнесённости с современностью. Застывшие и отмеченные пафосным прозерлитизмом покойники вообще, видимо, важная черта ностальгии по бессмертию. Все просто: мы алчем бессмертия и наличие нескольких мумий(Ленина в эпоху модерна или Стива Джобса) нас успокаивает, намекая на возможное воскрешение. Эта ностальгия приятна и намекает пользователю на не такую уж бессмысленность его существования.

Есть только одна проблема. Мы, кажется, забыли персонифицировать и захоронить павших в братских могилах войн прошлого века. «Кто победил — не помню. Должно быть, греки: столько мертвецов  вне дома бросить могут только греки…».