Автор:
Интервью со Сперанским
Интервью со Сперанским
Интервью со Сперанским
Интервью со Сперанским
Интервью со Сперанским

«Дистопия» встретилась с одним из участников группы «Макулатура» Константином Сперанским. В сети разбросано множество слухов об исполнителе: от истории с прочтением «Архипелага ГУЛАГ» на приёме у психиатра до бегств от ФСБ. Сам Сперанский считает себя довольно открытым человеком и может поведать о своей жизни  кому угодно. Во всяком случае, с этих слов и началось наше интервью.

Мы ближе к панку, нежели к хип-хопу.

Женя предпочитает думать, что «Макулатура» существует с 2003 года. Я же считаю, что группа образовалась в 2008 году. В период с 2003-го по 2008-ой мы ничего не делали и, более того, даже не собирались делать. Не было никакой «Макулатуры» в течение пяти лет. Историю про ФСБ и условный Женя сочинил для скандальности. Его иногда на такие темы заносит. Так что, следуя его версии, я получил условный и скрывался от спецслужб — именно поэтому проект исчез на пять лет. На самом деле, я очень богобоязненный человек и ничего плохого в жизни не делал. Был даже такой период в моей жизни, когда я ходил в церковь каждое воскресенье. Не знаю, почему перестал. Кажется, из-за того, что я снова начал выпивать и ночевать в подъездах в окружении бутылок. Впрочем, вернемся к теме.

Фото: Рита Филиппова

С 2008 все закрутилось. У нас появились музыканты. Сформировался коллектив: гитара, бас, клавиши, барабаны и мы с Женей. Я думаю, что мы ближе к панку, нежели к хип-хопу. И вообще мне не нравится хип-хоп. Послушать его — это тоже самое, что сходить в кунсткамеру. А панк-рок мне ближе по эстетике, хип-хоп чересчур буржуазен. А если нет — то он дико скучен. Мне нравится вещи Кани Веста: предельно идиотские и в своем идиотизме симпатичные. Суть в том, что когда хип-хоп становится серьезным, то он становится невыносимо дерьмовым. Мне не нравится эстетика нынешнего хип-хопа, из неё сотворили нечто уродливое. Вылепили этакого мутанта. Например, Гуф или Баста. То, как они двигаются, то, что они носят… Причем так ведут себя не только мейнстримовые рэперы, но и те, кто вроде бы в андерграунде. Все это выглядят как зоопарк. Впрочем, олдскул я тоже не могу слушать: слишком быстро от него устаю.

Панки выглядят естественнее. Но панки — это тоже условность. В общем, если уж как-то себя и обзывать, то панк-роком. Потому как это максимально широкий жанровый спектр, который ни к чему тебя не обязывает.

И вновь про абстракт хип-хоп.

Нас скотчем приклеивают к абстрактному хип-хопу. Это с себя уже не стряхнуть. Исполнители данного жанра мне ни разу не нравятся — от них за километр веет нелепым пафосом. Они как в детстве выстраивают табуретку на табуретку и выступают перед кем-то. Нелепость в том, что они пытаются быть серьезными, но выглядят очень смешно. Типа какие мы одинокие и несчастные. Я не люблю напыщенный трагизм, исполняемый с серьезной физиономией. Можно сдохнуть, если жить с таким грузом на душе.

Ночные грузчики — одни из тех, кто заложил первый камень в эту хрень. Но есть существенное отличие — они более ироничные, в отличие от их нынешних последователей. По крайней мере, в первых альбомах.

О своих текстах

За меня пишет тексты мой друг Алексей Кириллов. Чёрт, оказывается, я не могу врать вживую. Обычно в письменных вопросам я люблю насочинять, а вот в реальности почему-то не выходит. Придется отвечать серьёзно. Ок, тексты пишу я.

Конечно иногда у нас с Женей случаются разногласия по поводу текстов песен, но очень редко, да и вообще это нормальный рабочий процесс. На деле, каждый со своим текстом разделывается сам.

У Жени тексты выходят сразу, а мои мне по большей части не нравятся. Женя постоянно уговаривает оставить текст таким, какой он есть, чтобы просто дальше не мучиться. И я к нему прислушиваюсь. Иначе бы я ни один из своих текстов не выпустил на волю.

Наверное, я самокритичен. Мне всегда хочется сделать лучше, чем получилось. Я и так чувствую, что без особых на то прав, лезу в уши со своим дерьмом — мне до сих пор кажется, что есть в этом элемент фарса. Как я попал в группу — до сих пор не понятно. Не понятно, являюсь ли я тем человеком, на слова которого стоит обращать больше внимания, чем на слова случайного прохожего. Я даже не уверен, говорю ли я за себя. Непонятно, чьи слова проникают в текст. Неопределенности много. Хочется от неё избавиться. Впрочем, наверное, в принципе невозможно этого сделать. Герои Сэлинджера всегда балансировали между двумя полосами, да и его самого нельзя назвать человеком в определенном смысле и дать хоть какое-то определение. Он как человек без свойств. Это конечно очень плохо, но наверное я тоже такой же.

Я не могу сказать, что на выступлениях чувствую себя живее. Не могу сказать, что чувствую себя вообще. Я исполняю песенки, и мне кажется, что они ни разу не обо мне. Чувствую себя тем человеком, от имени которого я говорил. Выступление — это как спиритический сеанс. Как когда в тебя вселяется какой-то дух. Да и в то время, когда я пишу, он тоже присутствует.

Конечно, в каждой песне присутствую я, но не предельно откровенно. Тут трудно провести грань между тем, где начинается откровенность и где она заканчивается. Наверное, все песни обо мне, но когда я на них смотрю, то ощущаю, что они написаны кем-то другим, а не мной. Когда понимаю, что их написал я, то они перестают мне нравиться. Я начинаю их переделывать, потому что чувствую свою ответственность за это. Тут по-разному можно смотреть. Если я выхожу на сцену, то понимаю, что тексты уже не переделать и придется их читать так, как они до этого были написаны. Во всяком случае, так будет удобнее. Так то мне нравится думать, что я читаю чужие «стихи».

Фото: Рита Филиппова

Немного о музыке

Люблю старенький пост-панк и самую обычную поп-музыку. Мне главное, чтобы в музыке была простая мелодия и чтобы она была в меру грустной, но не как в абстракт хип-хопе(смеется).

Чтобы было больше иронии и как можно меньше серьёзной мины. Впрочем, порой эти вещи идут хардкор-группам или злым рэперам, которые поют о том, как они ебут полицейских или торгуют наркотой. Это забавно.

Что касается наших команд, то среди них есть достойные. Например, Argument 545.  Если брать около хипхоповый жанр, то мне нравятся Птицу Емъ, СБПЧ. А вот 2hcompany мне совсем не нравится: я абсолютно не понимаю о чем они там бормочат. Однажды моя подруга решила сочинить несколько текстов в духе 2hcompany. Она просто шла по улице и тараторила в течение 15 минут — все её слова я был готов счесть едва ли не более гениальными, чем у компани. Хорошо, если в тексте есть фабула. Может быть, у них она есть, но лично я не могу её уловить. Они ни о чём. Ничего конкретно тебе не сообщают.

Вот Птицу Емъ хороши тем, что пропускают через тебя социальную истерию, и делают это весело. У СБПЧ мне нравится настроение. Они умеют передать его своими текстами. Но если честно, первый альбом мне нравится, а второй, с его гостевыми треками, на мой взгляд, теряет своё обаяние. Он дробится и в единую картину не складывается.

Я как слушатель достаточно привередлив. Есть какие-то независимые исполнители, у которых мне нравится всего по паре песен, так что упоминать о них как о тех группах, которые я слушаю в плеере, я бы не стал. К примеру, есть Вы соглашаетесь с двумя хорошими треками. Для души я бы его слушать не стал, но на концерт, может быть, сходил.

Немного о кино

Мне нравится почти весь Скорсезе. Американский кинематограф в целом, включая даже самые идиотские его фильмы. Разве что за исключением романтических комедий. Мне нравится обаяние Америки, которое в «Твин Пиксе» Линч превратил в эпос.

Европейское кино нравится частично. Не люблю дикий европейский арт-хаус типа раннего Бюнуэля или Фассбиндера. Арт-хаус — это крайне экспериментаторское кино, как правило, в нём напрочь отсутствуют фабула и сюжет. И главное: в нём ни хрена не понятно, что происходит. Хотя вот Гаспар Ноэ мне по душе. Помимо этого, есть кино на стыке между массовыми голливудскими картинами и пресловутым арт-хаусом.  Это то кино, которое делает тот же Скорсезе или Пол Томас Андерсон. Наверное, это и есть авторское кино.

В нашем кинематографе много хорошего кино. К примеру, Хлебников, Хомерики, Попогребский. Впрочем, я не могу объективно описать ситуацию с кино в нашей стране: единственное, что я знаю, так это то, что очень сложно обстоит дело с его финансированием. Тем более, я не так много чего и видел.

Политический журналист

Я журналист. Пишу про политику. Мне нравится моя работа. Я сменил несколько профессий за жизнь, и это, пожалуй, лучшая из всех. Какое-то время я даже работал в «Комсомольской правде» и писал заметки о том, как трёхголовая собака изнасиловала новорожденного. Спустя месяц меня уволили из-за того, что я отказался делать интервью с Мадонной. Вернее согласился, а потом сбежал. Мне нужно было взять у неё интервью и заснять его на видео. Я пришел к гостинице, где уже собрались её фанаты, посмотрел на это всё — и сбежал оттуда. Я же не идиот лезть через всю эту толпу с камерой. Такую работу я делать не хочу.

Политика в России дико вдохновляет: именно из-за интенсивности её развития не хочу уезжать из страны. Здесь может случиться что угодно. Я уверен, что в скором времени произойдёт перелом — и я буду жить в той обстановке и радоваться ей. Вряд ли что-то станет хуже, ну разве придут какие-нибудь фашисты? Даже если так, то я буду бороться против фашизма. Хотя я это сейчас так говорю. А если завтра придут фашисты, то я первым уплыву на пароходе из страны.

За свои журналистские тексты мне не стыдно. Журналистика — это ремесло. Ты не обнажаешь душу, как делаешь это в треках. Это всё равно что работать дворником — сплошная автоматика.

Я бы не смог заниматься только музыкой. Не могу заниматься чем-то одним, нужно несколько дел сразу.

Митинги или об актуальном

Отчасти я пошел на прошлый митинг по долгу службы. Но это нельзя назвать главной причиной: если бы не было работы, я бы все равно ходил на митинги. Из всех последних митингов я пропустил только один (6 мая). Как раз тогда, когда была драка с полицией и всё это месиво. У нас тогда был тур. Так что всю неделю, пока в Москве была движуха, мы отсутствовали.

Митинг — это простая возможность выразить свою гражданскую позицию, потому как других способов нет. Только там простому человеку можно повлиять на политическую ситуацию. Я думаю, что митинги способны что-то изменить. По-моему, это круто.

Меня ни разу не вязали. Разве что был случай, связанный с «Макулатурой». На самом деле, это достаточно известный случай. В саду имени Баумана был открытый концерт, а после третьей песни нас выдернули со сцены и увезли в ОВД. Типа за матершинные песни. А в СМИ написали, что причиной послужили строчки про Путина. В итоге, так эта история и осталась непонятной: в Путине было дело или в мате. Ситуация, как в «Твин Пиксе»: вроде понятно, кто убил Лору Палмер, а вроде и не все так просто. Наверное, если бы был только мат, но не было Путина, то нас бы не задержали. А если был бы Путин, но без мата, — то всё равно бы задержали. Хотя ничего определенного сказать не могу.

Фото: Рита Филиппова

Алкоголь и спорт

Я бросал пить и снова начинал. Я бросал курить и начинал. До 11 класса ещё и употреблял наркотики. Перестал, потому что закончил школу похоже на то, как ты переворачиваешь страницу жизни и решаешь всё начать с чистого листа. Мои родители чувствовали то, что я иду по тонкому льду. Ну, и вообще я вёл себя плохо, но в итоге решил обзавестись нравственными правилами. Назовём это так. Стал хорошим человеком в рамках своих возможностей. Во всяком случае, пытался им стать. А до этого я был карикатурным персонажем сериала «Школа». Мне очень удобно думать, что я живу ради того, чтобы не огорчать родителей своей смертью (смеется).

Я сейчас пью. А чё понтоваться? Если  мне нравится выпивать, то надо выпивать. Мне нравится чувствовать себя более живым — именно так я чувствую себя после алкоголя. Кстати, мне и курить нравилось раньше. Потом я понял, что курение меня доведет до белого каления.

Сейчас я занимаюсь боксом.Раньше на протяжении двух лет я качался и весил 88 кг (примерно на 20 кг больше, чем вешу сейчас). Правда у меня ещё жопа была толстая и ляжки большие — они забивали добрых килограммов 15. Но бокс меня поправил.

Мне нравится бокс за то, что ты можешь драться и получать по морде. Это тебе не драка на улице. Это сродни алкоголю, но если алкоголь усиливает твою чувственную сторону, то спорт позволяет почувствовать себя хозяином своего тела. Я каждый день занимаюсь физическими упражнениями. Иначе я начинаю себя презирать. На самом деле меня дико угнетает физическая сторона в жизни человека. Человек чересчур физиологичен. А спорт — это своего рода насилие над телом. Он заставляет сделать больше, чем тело было способно сделать вчера. Может, именно это и оправдывает существование спорта. Если бы я этим не занимался, то давно бы порешил себя (смеется). У меня слишком велика брезгливость к телу. Конечно, женское тело мне нравится, но мужское мне кажется отвратительным.

Отмазаться от армии

Я пришел в военкомат с книгой «Архипелаг ГУЛАГ» и начал читать её психиатру. Она посмотрела на меня кислой миной, как на гнилую картошку, рассыпавшуюся под её ногами. Короче говоря, так я и отмазался от армии.

Ведь в комиссии как: либо они на тебя смотрят, как на говно перед ногами либо, опять же, как на говно, но над которым можно поиздеваться в данный момент. Например, надо мной так издевался хирург. Я сказал ему по приколу, что хочу служить в ВДВ (а в то время я был как спичка). Он ответил, мол конечно, там тебя выебут в жопу. Что-то в этом духе.

Про ошибки

Человеческая жизнь — это постоянные повторения. Цикличность. Может создаться иллюзия, что человек развивается, чего-то добивается, растет, — я же смотрю это как на постоянные повторения и переигрывание одних и тех же ситуаций. Особенно учитывая то, что самый определяющий опыт в жизни человека — детский. Именно он не дает покоя в уже сознательном возрасте, очень сильно влияет на твои решения и поведение. Среднестатистический мужик хочет найти в жене свою мать. Человеческие мотивы просты и отчасти одинаковы. Все стремятся практически к одному и тому же. Есть отклонения от нормы, но, в общем смысле, все эти комплексы одинаковые. Я не смотрю на жизнь человека, погибшего на войне и на жизнь человека, который захлебнулся собственной блевотиной, как на истории с разных полюсов: ни в той, ни в другой части я не вижу никакого своеобразия. Конечно, бывают жизненные моменты, вырывающие тебя из реальности. Но после всё снова обращается в рутину. Вообще человеческая жизнь по-своему трагичная и скучная и каждый раз заканчивается одним и тем же.  Перед ликом вечности все это предстает дико скучным. Слишком пафосно выразился, конечно, но я просто не знаю, какие слова ещё подобрать.

Я не думаю, что в начале XX века у людей были подобные настроения — это устройство нынешнего мира. Тогда было больше времени на жизнь, нежели сейчас. Сейчас интерпретация жизни. У всех в головах скука, и они гоняют пустые мысли, как слюну во в рту. Не думаю, что во времена революции и Первой мировой было время на такие размышления. В то время даже декадентствующие люди  выглядели красиво на фоне этих событий. Сейчас ты своим декадентством никого не удивишь. Все декадентствуют, а попытки героически прожить жизнь выглядят смешно. В наше время не остаётся ничего, кроме того, чтобы говорить и рассуждать о скуке.

Что касается меня, то та скука, которая мне видится, мне кажется вдохновляющей. Тоска как состояние более вдохновляет, нежели истерика или заряженный позитив.

О суициде

Я не рассматриваю себя как суицидника, просто размышляю о том, что заставляет людей идти на это. Как персонаж Алексей Кириллов («Бесы») покончил с собой. Достоевский отображает это так, будто Кириллов десять раз обосрал перед этим штаны.

Суицид — такая штука, на которую я вряд ли решусь. В «Степном волке» Гессе есть размышления о суициде. Он говорит, что есть такая категория людей, которые всё время пиздят о суициде, но никогда его не совершат. И, возможно, им приходится даже сложнее, чем тем, которые о нём не говорят, а просто вешаются. Как Хантер Томпсон, например. Он, мне кажется, застрелился так же, как закинулся таблетками. Мне не кажется, что он был особо рефлексирующим персонажем. Так что, тем людям, которые постоянно думают о суициде, наверное, приходится несладко.

Может быть, я думаю о суициде только из-за тех людей, который думают о нём или совершают его. Не знаю. В общем, я не могу понять мотивы.

Просто порой тебя захватывает мысль, ровно как красивый кадр в кино. Тебя интересует скорее эстетическая её сторона, нежели философская. А эстетика для меня всегда была важнее этического. Может быть, именно поэтому я сейчас рассуждаю на тему суицида. Вообще, у каждого явления есть эстетическая сторона. Даже в насильственном акте. Иначе бы этих явлений просто не существовало. Я считаю, что суицид совершенно точно эстетически привлекателен. Поэтому и существует волна суицидников.

О жалости и плотнике

Все люди достойны жалости. Жалость — хорошее чувство. А те люди, которые считают, что жалость не нужна, заслуживают как раз-таки ещё большей жалости. Я не говорю о снисходительном отношении. Просто нужно с большей любовью относиться к людям. Кстати, вот чего не хватает тому же государству. Почему российский гражданин в среднем бухает так, что не верит тому, что наступит завтра и готов раскрошить стулом череп собутыльнику? Почему в его мозге сидит мысль о том, что все тёплые места уже заняты, везде сидят дети чиновников, а эти дети, в свою очередь, посадят своих детей. В итоге самый жалкий гражданин довольствуется бутылкой своего денатурата. Мне кажется, что людям нужно дать шанс поверить в выход из этой ситуации. Если социальная обстановка изменится, то изменятся и люди. Я в это верю. Это ведь вопрос образования и культуры. Нужны такие условия, при которых каждый будет понимать, что у него есть будущее. И именно такое, какое он хочет. Перед ними открыты все возможности. Я думаю, что людям просто скучно. Они пьют не из-за того, что хотят пить — они пьют от безысходности. И много действительно талантливых людей спиваются. Например, талантливый плотник работает за копейки и его мастерство по сути никому не нужно. Поэтому он предпочитает бухать от тоски или от уязвленного самолюбия. Нужно дать ему какой-нибудь маленький киоск, в котором он смог бы выставлять свои поделки и продавать. Такой маленький бизнес. Ведь в Европе придумали множество фиктивных занятостей: например, сидят люди и пересчитывают птиц, изучают их миграцию, по большей части это никому не нужно, но именно такая фиктивная работа людей занимает. Государство их поддерживает. На самом деле, при современном развитии техники 85% людей абсолютно не нужно, оно живет как балласт. И чтобы избавить их от этого чувства, их нужно чем-то занять. Люди не ленивы.

У каждого есть представление о долге, о цели. Достаточно почитать Достоевского: никто не совершает дурные поступки из-за своей злой природы. Природа зла — это обратная сторона добра. Человек делает зло из-за его демонической притягательности, но при этом четко понимает, что переступает грань и предает в себе Бога. Но у каждого есть совесть и представление о божественной природе. Никто не станет плевать в руку, которая ему помогает.

Зритель на выставке

Мне интересно жить, здесь очень много всего красивого. Я ощущаю себя человеком на выставке, о которой он мало чего слышал. Человеком, который ходит по музеям и рассматривает экспозиции. Причем я не причисляю себя к скучающим зрителям, напротив, мне не хочется прерывать это путешествие.

В то же время, экзистенциалисты считали, что человек, как актёр, внезапно оказавшийся голый на сцене, по ходу понимающий, что это за пьеса и в роли кого он там участвует. Это ощущение тоже похоже на правду. Но в ней много ощущение некой субъектности что ли. Я, например, не всегда способен на прямое действие: люблю за ним наблюдать, нежели принимать участие. Я точно не человек действия.

Часто впадаю в отупление: зависаю и смотрю в одну точку. Это пограничное состояние между сном и явью, но в нём тоже есть польза. Чувствуешь себя этаким идиотом (смеется). В школе меня всегда упрекали за подобное: до меня было невозможно докричаться, когда я смотрел, к примеру, в окно. Даже водили к школьному психологу. В общем, мне сказали, что я смотрю в одну точку из-за плохого зрения. На том и порешили.

Фото: Рита Филиппова

Иллюзия человека-творца

Когда я пишу текст или какой-нибудь рассказ, то внутри меня усиливается интенсивность переживаний. Создается ощущение, будто ты делаешь что-то материальное, осязаемое. Когда пишу, мне кажется, что я приближаюсь к идее человека, который что-то создает. В платоновском смысле (смеется): я честно пытаюсь избежать отсылок к авторитетам, но не получается. В общем, есть идея творца, который создает конкретный продукт. Любой графоман приближается к этой идее. Вот Керуак был из таких (я считаю его чертовски плохим писателем), но для него письмо было способом переживания жизни. Также и для меня видимо. Я произвожу довольно низкокачественный продукт, но в процессе его написания чувствую себя живым.

Наверное, хорошо, когда ты услышан кем-то. Всяко лучше, чем наоборот. Правда  я на этом сильно не заморачиваюсь. Хотя сложно об этом говорить в то время когда у «Макулатуры» есть определенное количество слушателей. Сейчас я не могу откровенно ответить на этот вопрос. Если бы я был неизвестен, то сказал бы, что мне важно быть услышанным. А сейчас я  могу сколь угодно кокетничать. Раньше я публиковал свои рассказики на сайте Проза. ру. Знаете, когда одиночество припирает к стенке, то хочется быть услышанным кем-то. Хочется внимания людей. Может быть, корень всего, что я в нехватке человеческого общения. Я часто ощущаю себя одиноким.

Другое дело — восприятие текста. Мне абсолютно не важно, как поймет человек ту или иную строчку. Я не могу заставлять людей и не хочу. Пусть как хотят, так и понимают. Не вижу смысла навязывать свое мнение.

Fin

Обычно я не читаю интервью с собой. Я же помню, что на нём говорил. Если даже мои слова переврут, то мне без разницы — я сам себя перевру как никто другой. Я же не чиновник, за что мне бояться? За репутацию? Если интервью берут в интернете, то на банальные вопросы я отвечаю первой попавшейся цитатой: просто забиваю вопрос в поисковик и открываю первую попавшуюся ссылку, откуда копирую ответ.

Наверное, я нечестный человек. Честный человек — это тот, кто работает в журнале «Большой город». А я там не работаю. Я только и делаю то, что выдумываю про себя истории. Я уже и сам забыл, что из этого правда, а что — нет. А что такое правда? Знаете, когда я сознательно говорю неправду, то сам в неё верю. Так интереснее. Если я когда-нибудь начну говорить только правду, то стану Борисом Грызловым. Грызлов — воплощение правды и честности.

Читайте также:
Случай человека-проклятого
Случай человека-проклятого
Постояльцы жёлтого дома
Постояльцы жёлтого дома
Реквием по сакральному
Реквием по сакральному