Биография интерактивна. Скажем даже так: любая биография интерактивна и пластична. Она меняется не только извне, когда люди говорят о ком-то и интерпретируют его действия, события вокруг, но и в памяти человека, буквально прожившего эту жизнь. Нельзя дать человеку в руки кусок глины и ожидать, что материал останется прежним – извольте снять отпечатки. Неинтерактивная история погублена, мертва, забыта – в ней нет информационного обмена.
Из-за интерактивности биографии, байопики, разговоры о ком-то всегда сводятся к «А правда?», «А похоже ли?», «А если бы?». И, конечно, заканчиваются заключениями и диагнозами «Неправда», «Ни капельки не похож», «Да вот если бы…, тогда да, было бы лучше». Но на самом деле похожесть не может быть максимальной – есть пространственно-временное ограничение: и воспоминания, и биографии должны быть эргономичны. К тому же впечатление может превзойти факт.
Фильм о — риск, потому что вымысел на грани факта и реально существующей личности лежит под лезвием достоверности. Всё равно голову отсекут тем, кто возьмется за эту задачу. По мотивам — ложь. Достоверно — следовательно, прямо в лоб («зачем давить на переносицу этим холодным дулом документальщины»). Строго говоря, любое слово о — риск.
Когда появились первые намёки, что Кирилл Серебренников снимает новое, говорили: «Кино о Цое». О легенде. Какой кошмар снимать о легенде — ведь риск с летальным исходом. А вышел хороший фильм. Меткий и неуловимый, как двадцать пятый кадр, как англоязычная строчка, которая приятна на слух и на слух же с трудом переводима. Фильм не о Цое — здесь мало Цоя такого, какому отвели иконостас в русскоязычной культуре. Впрочем, и фильм не о Майке Науменко – он в пространстве, созданном Серебренниковым, уже константа, его развитие не нужно ловить, как хвост кометы. Никак не о Наталье Науменко – она прозрачна и бесцветна. В общем, ни разу не привычный байопик. Однако это лента и не о ленинградском рок-клубе – этот самый рок-клуб принял ее в штыки. Даже не о времени: часы тикают, а метка «идеологический враг» и обязанность правильно «Родину любить» остаются. Это фильм о музыке, бестелесность которой не мешает ей быть ведущей, главной и неумолимой. Не убоявшейся не только лет, режима и недомолвок, но и устоявшей перед смертью.
Из-за вездесущей музыки в «Лете» смешиваются времена, жанры, даже языки: Talking Heads, Blondie, T.Rex, Боуи, Лу Рид, затем уже «Зоопарк» и даже перформативные Shortparis. Окружающие начинают говорить словами песен – так говорит всё вокруг и сейчас, стоит подобрать саундтрек. Герои «Лета» предвосхищают мир наушников, кофе навынос и захлестывающей музыкальной волны – смертельной, как героин, из-за своей способности вызывать эйфорию и привыкание.
Кредита доверия к фильму не было потому, что роль Науменко отдали Роме Зверю (Вы серьезно? «Рома, извини»). Тем удивительнее, что у него получилось — и дело не в схожести. Дело в манере держать сигарету, в напряженных плечах, в не поющем голосе, а в говорящем о The Velvet Underground, объясняющем, кто такая Дебби Харри, комментирующем звуки вокруг: от рок-н-ролла и диско до унылых новостей из телевизора. Будто он позволил чему-то едва ли различимому говорить за себя и за Науменко в действительности существовавшего.
Кирилл Серебренников – не киношный режиссер, а театральный: он мыслит не спецэффектом, а экспериментом. Его черно-белый сер и подсвечен всполохами, но главное – надорван, переписан, фрагментирован. Надорван до финала и несколько после – годами жизни Цоя и Науменко, выведенными на экране, песней «Кончится лето», личной историей преследования режиссера, когда любому разумному человеку ясен абсурд происходящего.
У каждого фильма, который мы ловко и кратко называем хорошим, есть кадр, ради которого, казалось, все эти съемки затевались. И такой кадр непредсказуем: нет, это ни шея Цоя, когда он стоит на цене, ни робкий взгляд Натальи при первой встрече с Виктором, когда она украдкой глядит на мужа – не заметил ли он мгновенной перемены. Нет. Великое и сильное — это Науменко спиной по центру кадра, в комнате ранним утром — после того, как он попросил Цоя проводить Наталью. Его напряженные плечи и склоненная голова — момент, когда визуальное тоже звучит. Во всём незавершенный гештальт. Совсем не договоренная беседа, едва ли допетая песня. Сорвавшийся голос. Так и не случившийся роман, но рожденные другие песни, взгляды, мысли и терзания. Нервические прикосновения — и шаг назад.
Зритель желает занять место героя — это работает подсознательно. Но он остаётся на позиции Натальи, которая со стороны наблюдает выступление Цоя. А правильно было бы выйти за пределы, покинуть на время прямоугольник кадра — вслед за киношным Науменко. Именно с этого начинается интерактивная биография (единственно живая биография) — с выхода за предел, а не с точки наблюдения. В уходе от, в молчании, пусть это и претенциозно звучит, есть крик, рывок, вердикт.
В конечном итоге фильм «Лето» — это ответ твоему призраку на вопрос, что будет, если о тебе не забудут: всё, что связано с тобой, имеет право и будет трансформироваться. Будет жить. Когда не остается голоса петь, нужно иметь смелость слушать.
