КУКЛИМА
По зимам на Хитровом рынке свирепствует тиф. Городская санитария борется с ним как умеет, но тифозные бациллы, как победоносная рать, смеются над усилиями людей сколько-нибудь сократить их смертоносную ярость. В ночлежках моют и скребут нары, ходит врачебный дозор, а в ужасных лохмотьях ночлежников плодится и множится зараза.
По улицам, ведущим к городским больницам для чернорабочих, тянутся длинные обозы извозчиков, подвозящих больных из лечебниц. А из больниц по утрам выезжают большие фургоны с мертвыми телами, направляясь к кладбищам. Нехорошо становится на душе, когда видишь сидящих по два на извозчике бледных, трясущихся людей в черных бобриковых халатах и в хитровских «елкасах» на головах: знаешь, что большинство этих несчастных — кандидаты в «мертвые фургоны».
У больничных врачей даже термин особый выработался: вместо прежнего «mors», уже понятного приговоренным к смерти, они говорят просто «сыграет в ящик», говорят, само собою, по-латыни.
Зимою городские больницы завалены обывателями «Мудрого» рынка. Редкий из них хотя раз за зиму не схватит какую-либо форму тифа; при этом похворать, вернее — полежать в больнице для большинства — одно удовольствие. Доходит до того, что больным завидуют здоровые, которым, правда, приходится терпеть горе, но зато не улыбается пока что перспектива «сыграть в ящик».
Есть даже специалисты по части симуляции болезней. Бактериологическое исследование крови, конечно, устанавливает отсутствие действительной болезни, но… исследование-то производится уже в больнице, а там коли попал на положение тифозного, то — болен или здоров, а две недели прожить можешь. Опытного врача или фельдшера, конечно, провести, куда мудрено, но, бывает, проводят.
Несколько лет тому назад я заразился на Хитровке тифом, был установленным порядком отправлен в больницу и там познакомился с «Куклимой».
Это был господин странный во всех отношениях: по фамилии, по профессии и по характеру.
Во-первых, самое название «Куклима» было уже совсем фантастическое. «Куклима» на жаргоне тюрьмы и Хитрова рынка означает нечто вроде «генерала Кукушкина». «Показаться на Куклиму» — значит назвать себя судебной или полицейской власти чужим, несуществующим именем.
Во-вторых, профессия «Куклимы» была тоже не из обыкновенных. Был он отчасти вор, отчасти сутенер, отчасти же вольный художник — церковный певчий. Правда, тенорок у него был, как говорится, собачий, но доход некоторый все-таки приносил.
«Куклима» в компании с несколькими ветеранами певческих капелл пел в церквах в течение постов и по праздникам; в прочее время отхватывал залихватские плясовые и другие песни, расхаживая под предводительством гармониста по «нумерам».
Странное явление эти певцы на Хитровом рынке. Вообразите себе ночлежную квартиру, удушливый воздух, вонь, томительное отчаяние, навеянное безысходностью положения и похмельем. И вдруг в эту юдоль скорби и тяжелых вздохов врываются разухабистые звуки «Барыни», сопровождаемые топотом пляски. А потом несется песня, от которой еще больше тоскует сердце.
А характер «Куклимы» проявлялся следующим образом.
Тяжело больной, доставленный поздно ночью из полиции, «Куклима» первое время испуганно молчал и только озирался по сторонам, как пойманный зверок. Видимо, он впервые был в больнице, а пожалуй, и серьезно болен был в первый раз: парень он был очень еще молодой — и вся необычная обстановка больницы сильно напугала его. Вообще с вечера «Куклима» был робок и прямо жалок. Но на утро он огляделся, перекинулся словом с подвернувшимся знакомым и, хотя и страдал от болезни, но сразу почувствовал себя в той сфере, в какой можно было развернуть и обнаружить свои таланты.
Он принялся хныкать, привередничать, жаловаться, а когда доктор спросил про него у дежурной сердобольной, не вскакивал ли он ночью, так как он, очевидно, алкоголик, и сказал, что за ним нужен бдительный надзор, он сделался совсем невозможен. К вечеру «Куклима» начал бредить. Он ругался, хохотал, вскакивал и бросался в коридор. Один раз его едва успели схватить на крыльце. Словом, измучил сиделок и надоел всем больным. И тогда за него взялся один из своих.
Громадный детина со всклоченной бородой, шатаясь от слабости, подошел к кровати «Куклимы», около которой суетился приставленный для порядка дядька, и, не повышая голоса, спросил:
— Долго будешь гужеваться, тварь?
«Куклима» поднял глаза и сразу затих. Перед ним стоял один из хорошо известных ему «ребят», и он понял, что над ним куражиться неудобно.
— И чтобы не слыхать тебя было! — властно повторил больной из «ребят» и, постояв еще некоторое время около «Куклимы», лег на свою кровать.
В палате воцарилась тишина.
На другой день температура у «Куклимы» спала, но он перестал отвечать на вопросы, перестал есть. Худой, с темным лицом и широкими синими кругами под глазами, лежал он неподвижно, как бесчувственный, на кровати ровно семь суток. Не ел, не говорил ни с кем ни слова. И только по ночам осторожно подымал голову и украдкой оглядывал палату.
На седьмой день, в великолепное солнечное утро, «Куклима» воскрес. Он встал с постели и, не говоря ни слова, подошел к печке. На одном из залитых светом изразцов заседала компания мух. «Куклима» взмахнул рукой, захватил, сколько мог, мух и, снова не говоря ни слова, лег на свою постель.
Что означал этот фортель — не знаю, но только врач отделения, человек, безусловно, гуманный, заподозрив уже давно бесцельную симуляцию сумасшествия со стороны «Куклимы», прямо и просто спросил у него:
— Дурака валяешь?
— Что же мне не валять? — нагло отвечал «Куклима». — У меня оброк заплачен. Зачем держите меня здесь? Уморить хотите? И буду валять!
Врач отошел в недоумении, не зная, что предпринять. И вдруг в палате раздалось истерическое рыдание. Доктор оглянулся: рыдал «Куклима». Он вернулся и, положив ему на плечо руку, спросил мягко:
— Да что с тобою, парень? Чего ты все колобродничаешь? Какая тебя муха кусает, говори?
— Мать вспомнил! — снова нагло ответил «Куклима», продолжая рыдать.
На другой день «Куклиму» выписали за озорство. И никому не пришло в голову, что вышло все так потому, что на затравленного жизнью хитровца страшно подействовала необычная обстановка больницы и пробудила в нем потребность… поломаться, потешиться, вознаградить себя за заброшенность в течение долгих лет.
